Сестры прекращают игру, прислушиваются.

– Пойми же, Иван Николаевич ушел из Думы, сейчас он вроде безработного... Рвется в Сибирь, и под любым предлогом. Все решится на днях. Надо готовиться к переезду, - говорит тетя Феня.

– Но я теперь не могу ехать в Сибирь... Теперь...

– Почему?

– Ну, нельзя же бросить дом... Ивану Николаевичу легко - он шестой год как студент, по квартирам живет. И в Сибирь налегке поедет.

– Зачем же налегке? Езжайте все вместе. Я помогу вам.

– А куда девать Иришу? Здесь ей полдня езды - и дома... А Филиппа? Он же больной! Его в Карлсбад везти надо!

– В Карлсбад? Но это больших денег стоит!

– Деньги Карташов даст. Филипп - талант, пойми ты. Ему нельзя без ухода, без надзора - он погибнет!

– Но Иван Николаевич?

– Что Иван Николаевич? Ивану Николаевичу за пятьдесят перевалило... Он человек выносливый, прекрасно приспосабливается к среде... И если хочешь знать - мы для него обуза. По крайней мере, на первый период.

– Тетя Феня, я еду с тобой, - говорит Муся.

– Ну и пожалуйста!
– вспыхнула мать.
– И ты тоже собирайся. Ну, чего смотришь?
– накинулась она на старшую дочь.
– Уезжайте все! Все!

– Мама, не шуми, - холодно произносит Ирина.
– Ты же знаешь - я поеду. Но только на практику. Подождем отца, а там рассудим.

Широкая сибирская равнина, по степной высокой траве на лошади скачет девушка. Она сидит без седла, по-мальчишечьи цепко обхватив голяшками бока лошади. Вот она подъезжает к небольшой, но глубокой, прозрачной речке и с ходу - в воду. Поначалу лошадь лениво цедит воду сквозь зубы, потом идет дальше и все дальше на быстрину. И вот уже плывет, вытянув голову и прядая ушами.

Муся стоит на ее спине, держась одной рукой за повод.

Когда лошадь, уже по колена в воде, выходила на другой берег, откуда-то из-за кустов рванулись к ней с лаем две рослые лохматые собаки. Лошадь шарахнулась в сторону, а Муся, все еще стоявшая на ее спине, упала в воду.

– Долой, долой, говорю! Фьють-тю!
– кричал на собак, подбегая к девушке, парень лет восемнадцати.

Собаки, замахав хвостами, смущенно отошли, лошадь остановилась на берегу и стала щипать траву, а девушка, сердитая и мокрая, чуть не плача, кричала на парня:

– Распустили тут целую псарню!.. Бросаются как бешеные! Если не умеете воспитывать собак, так держите их на цепи.

– Это не мои собаки. Пастушьи.

– А вы кто такой?

– Здрасьте! Я же к отцу вашему приехал с группой практикантов из Курганской лесной школы.

– А почему же вы здесь, а не в питомнике?
– строго спросила Муся.

– Ого! Да ты прямо как управляющий допрашиваешь.

– Во-первых, не ты, а вы...

– Ишь ты как строго! А вы сами почему не в питомнике, господин управляющий?

– А я пригнала лошадь попоить да выкупать... Мне дядя Федот доверяет.

– А нам Иван Николаевич доверил земли изучать в пойме... И грунтовые воды.

– Тогда другое дело...

– И вы разрешаете?
– усмехнулся парень.

– Не смейтесь, пожалуйста. Из-за ваших паршивых собак я все платье намочила. Как я теперь домой покажусь?

– А мы его высушим. Я для вас вот здесь костер разложу. И пока вы будете обсыхать, мы уху сварим. Так что пообедаете с нами.

– Вы рыбы наловили?

– Нет, я только еще собираюсь.

– А откуда вы знаете, что она сразу так и полезет к вам в сеть?

– Нет у меня сети.

– И вы хотите удочкой так вот с ходу поймать на уху?

– И удочки нет у меня.

– Чем же вы будете ловить, рубашкой?

– Острогой...
– Он подошел к тальниковому кусту и достал оттуда трезубец, насаженный на длинный тонкий шест.

– Этой штукой ночью бьют, с подсветом, - сказала Муся.

– А я и днем умею.

– Как это?

– А вот так, смотри...

Он скрылся за кустом. Через минуту, стоя в маленькой долбленой лодке, отталкиваясь прямо острогой, он вышел на стремнину и замер в напряженном внимании. Лодка тихо скользит по воде, парень стоит, замерев, глаза устремлены в воду, в согнутой руке острога, как гарпун. Вдруг бросок, промелькнувшая в воздухе острога - и вот уже бьется на поверхности реки, поблескивая белым брюхом, пронзенная острогой нельма. Парень берет со дна лодки весло, подгребает и снимает нельму.

– Видала?
– показывает он Мусе.