– О тех станциях говорить еще рано.

– Хорошо! Тогда назначьте меня на Саратовскую опытную станцию помощником директора по селекции.

– Ну что вы, Иван Николаевич, - широко улыбнулся министр.
– Такого крупного ученого и помощником директора? Я сам бы рад был работать у вас в помощниках. Если вы читали мои статьи, то, может, изволили заметить - я пользуюсь вашими выводами. Весьма признателен...

– Не стоит благодарности.
– Твердохлебов встал.
– Честь имею!

На людной петербургской улице торопливо идущего Твердохлебова нагоняет лихач. Из коляски выпрыгивает Смоляков и кричит во все горло:

– Что, Иванушка, не весел? Что головушку повесил?
– Обнимает Твердохлебова за плечи.
– А я за тобой в министерство катал. Выручать... Го-го!

– Мерзавцы они! Мерзавцы! Я им двести тысяч на науку выхлопотал, а они же мне места не дают. Даже на станцию... помощником директора.

– Да плюнь ты на них! И на их двести тысяч. Мы тебе миллион дадим! И такую станцию отгрохаем, что на весь мир загудим. А земли сколько хочешь. Рожалая, сибирская... Э-эх, косоплетки за спиной!
– Он обернулся к лихачу: - Эй ты, козолуп! Дорогу в кабак знаешь?

– В какой?

– Где цыгане.

– Известно.

– Ну, по рукам, что лича?
– тискает он руку Твердохлебова.

– Обговорить надо.

– А вот там и обговорим, и отметим...
– Они садятся в пролетку. Пошел!

И лихач срывается с места.

– Эй, чавеллы!

– Хоп! Хоп! Хоп! Хоп!

– Что ты?.. Что ты?

Поют цыгане, трясут плечами, звенят бубны.

А за столиком, в укромном кабинете, сидят Смоляков и Твердохлебов и не столько пьют, сколько заняты разговором.

– Так и отказал тебе министр?
– спрашивает Смоляков.

– Если бы просто так... А то еще с издевкой, - отвечает Твердохлебов. Сидит, бороду поглаживает, говорит басом, добродушно посмеиваясь, а глаза отводит в сторону. Я не выдержал и сказал: честь имею!.. А за порогом выругался от бессилия.

– И прекрасно!
– сказал Смоляков.

– Чего же прекрасного-то?

– А то, что послал их к чертям собачьим. И едешь в Сибирь. Я уж учуял, депешу дал, чтоб встречали. И цех для твоих образцов приготовил.

– Образцы у меня собраны... Только по Тобольской губернии около семисот...

– Я читал твои статьи о тобольских пшеницах. О чем говорить!

– Дело не только в пшеницах. Я хочу заложить линии и по кукурузе, по картофелю, по конским бобам, гороху, могару, сорго, свекле...

– Отлично!

– Я хочу провести агротехнические опыты! Влияние томас-шлака и селитры на урожай картофеля, влияние способов посева овса, сравнение урожаев смесей двух рас яровой пшеницы с урожаем чистой расы...

– Превосходно!

Кострома. Тот же самый дом Твердохлебовых на Нижней Дебре. Но теперь мы видим просторную гостиную с растворенными дверями на террасу. Обстановка довольно скромная. В гостиной сидят тетя Феня, Ирина, Муся. Сестры тихонько наигрывают в четыре руки на пианино. Тетя Феня слушает плохо, все поглядывает на террасу. Хозяйка Анна Михайловна с палитрой и кистями стоит у мольберта, набрасывает портрет худого длиннолицего молодого человека, сидящего в шезлонге. Тот курит и говорит, лениво покачивая ногой:

– Черт-те что! Не глаза получаются, а провалы, колодцы! Я пока еще живой.

– А я виновата? У тебя взгляда нет, Филипп, мысли!.. Или ты спишь?

Да, это тот же Филипп Лясота, но еще совсем молодой, без бороды.

– Я забываю мир - и в сладкой тишине я сладко усыплен моим воображеньем...
– бормочет он.

Тетя Феня заметно нервничает, наконец встает, подходит к Анне Михайловне.

– Аня! Ты можешь оторваться наконец! Я сегодня уезжаю.

– Попробуем теперь краплак...
– говорит свое Анна Михайловна и кладет кистью мазок.
– Вот так!
– Не отрываясь от работы: - Феня, голубчик. Ведь ты знаешь мою привычку: когда я пишу, чувства мои трезвеют, я могу принять самое нужное решение. Говори! Здесь все свои.

– Но боже мой! Есть же у человека какие-то интимные вопросы.

– И просыпается поэзия во мне...
– бормочет Филипп, но, услышав последнюю фразу, словно очнулся: - А?
– Смотрит на тетю Феню, та на него.
– Это вы мне? Пардон, мадам, пардон.

Он встает, перешагивает через поручень балюстрады и уходит в сад.

– Ну вот, всегда у тебя так!
– с досадой говорит Анна Михайловна.
– Что тебе понадобится - сейчас же вынь да положь.

– Не столько мне понадобилось, сколько Ивану Николаевичу, детям и тебе, наконец.