Она подносит зеркальный осколок к лицу и видит, как набрякла мякоть под глазами. Разглядывает корку крови, запекшуюся над левым ухом. Поправляет кепку, но уши под ней громадны. Натужно улыбается. Говорит, из-за нее я теперь похожа на тебя, с этими твоими лопухами.

Лицо у него сминается поддельным гневом. Да ну тебя, коза лысая.

Сидят в покойной тишине, смотрят, как земля становится тенью, громадная туча ползет низко над головой, словно невесомая гора. Сидят они, карлики, в этой прорехе между землей и небом, пытаются прозреть то, что лежит немое и сокрытое. В штриховке дерева поет дрозд, и она решает, что поет он для нее. Из полета этой птицы вычислит она знамение. Думает о Сарином дальнем родиче Гвоздаре, кузнеце у подножья холма. О том, что он сказал. Что нынче времена опасные, Грейс. Что в Гласане сыпались с неба лягушки и чего только не, и вот что с картошкой-лампером [7] сделалось. Знак от дивных-пука [8] , сказал он. Она знает, что после неурожая мужчины из больших домов в округе под горкой стали ходить с ружьями, чтоб стеречь свои малые запасы. Что Саре поэтому неймется, пусть они с Колли и хорошие добытчики. До чего же странный это год, думает она, дождь и грозы превратили лето в зиму, а потом сентябрьская жара, а следом трюмная вонь, что пришла с полей. А теперь еще и потоп этот в октябре. Дожди – нечто библейское, и все мертво. И это первое сухое утро за много недель.

Куда, как думаешь, мама пошла, Колли?

Мне будто не плевать.

На щеках его румянец, что никогда не бледнеет. Вечно он размышляет, возится с чем-нибудь. Из последнего у него силки на птиц, хотя Сара его и бранит, не будешь ты есть ничего такого, да ни за что. Но Грейс знает, что он съел одну-две, ворон грязных небось. Она видела кости в золе очага. Думает, в отличие от малышни, мы двое единой крови, а теперь еще и лица у нас один в один.

Повертывается прочесть, что там предскажет ей птица, но та подевалась и оставила по себе тайну. Но тут доходит до нее, ответ столь ясный, что она столбенеет. Шепчет его сама себе, вновь и вновь. Думает, нельзя это вслух.

Колли говорит, так о какой там чертовне мама толковала-то? Если волосы тебе срезать, вряд ли ты станешь сильной. Разве Самсон не потому слабый сделался?

Она думает, он пока еще не смекнул. Может, оно и к лучшему.

Все вокруг знают, что я самый сильный. Гляди. Закатывает рукав, сжимает кулак и напруживает тощий бицепс. Вот что такое сила.

Колли, тебе двенадцать.

Она смотрит, как он чересчур глубоко затягивается трубкой и силится сдержать кашель. Ей хочется плакать о себе, о боли-холоде в голове, об этом безъязыком чувстве, что засело у ней внутри. О будущем, какое, понимает она, обустроили без всякого у нее спросу. Решает все же посмеяться над Колли.

Ты только глянь, говорит он. Втягивает щеки, складывает губы в трубочку, орудует языком в тучке дыма, какого у него полон рот. Наружу появляются не дымные колечки, а серые пучочки. Вот, говорит.

Что «вот»?

Голос у него глохнет до шепота. По-моему, у мамы лишайка.

Что у нее?

Лишайка.

Это что?

Это когда они залезают в тебя и вгрызаются в мозг, и вроде как у тебя с головой нелады.

Ты где это слыхал?

От парня одного.

Умолкает. А следом говорит, думаешь, мама с концами ушла?

Она думает, мама вернется, но что с того?

Он говорит, кажется, лишайка достала ее в этот раз будь здоров. Думаю, курва старая сгнила напрочь.

Она смотрит ему в глаза, пока не замечает в них страх, какой Колли пытается скрыть. Говорит, она вашу шатию нипочем не бросит.

Он задумчиво посасывает трубку. Я в любом разе сам по себе могу.

Она говорит, ты что, не понимаешь? Боггз возвращается. Наверняка знаю, ясно ж как белый день. Вот почему она боится. Вот почему такая странная стала. У нас для него нету ничего. Когда вот такое с урожаем, что он весь сгнил. Она не знает, что и делать.

Слюнит палец, сует под кепку, оттирает засыхающую кровь.

Колли говорит, я знаю, в чем дело. В том, как Боггз на тебя смотрит.

Она соскальзывает с камня и вытирает о него кровь с пальца. Пора, говорит. Надо идти собирать.

Погодь, говорит он. Забирает подбородок в ладонь, словно мужчина в мальчишечьем костяке, вечно раздумывает о чем-то. Что жирнее пирога, но еды в том ни шиша, в десять раз выше, но в нем голый шиш?

Ты эту загадку на прошлой неделе загадывал.

Как так? спрашивает. Я ее только что придумал.

Колли!

Что?

Она хочет, чтоб я ушла.

Стоит в тени, мать поджидает, ползучее солнце бередит странные краски в дальней дали. Округа сделалась многоликой, вытянулась сумрачно разными очерками, тенями, что достигают, и поглощают, и растворяются в единой тьме, словно этой истиннотьме всё лишь игра. Ветер низок, словно зверь вынюхивает, незримый, клонит траву. Этот ветер сопровождает все дни ее здесь, в Блэкмаунтин, ребристая камнями дорога по холму, надобная странникам, торговому люду, скотогонам, ведущим стада в селенья у моря, или крестьянам, катавшим в повозках картошку, пока та не стала в земле черная да жидкая. Мужчинам, какие заглядывали поесть, а иногда ночевали, если шли поздно, оставляли, бывало, монетку, но по большей части предлагали мену. Однако последнее время дорога странников приносила мало каких, а те, кто случался, поесть ничего с собой не имели. Чаще всего теперь стук в дверь раскрытая ладонь побирухи.

Она различает материн силуэт, перебирающийся через перевал, быстро заходит в дом. Колли на табуретке, склоняется над желтеющим задачником. На соломе у малышни куча-мала. Старший, Финбар, сучит веревку из волос Брана, пока тот не начинает реветь, и она вскидывает ребенка на плечо. Утешает его, а свечка рядом с Колли мерцает, будто входит в дом нечто незримое, хотя нечто незримое уже вошло, думает она. Уселось и заговорило с мамой на тайном наречии, а с последствиями теперь иметь дело тебе. Шаги, и Грейс оборачивается, видит Сару, та стоит, недопричисленная к святым, меж дверными косяками, бормочет что-то насчет своих ног. Что там у ней в руках.