Порой, глядя на Марину, Юля начинала думать, что можно обойтись и без комфорта, если выглядеть так. Но лень раз за разом брала свое. С этим переводом она и краситься-то перестала: какой смысл, если парни все равно не понимают, есть ли на ее ресницах тушь? Вот девчонки всегда могли разглядеть и даже высказать вслух что-нибудь эдакое… И иногда Юля скучала по этому чувству, по девчонкам, по их подколкам и обществу. Редких встреч по выходным откровенно не хватало, но с подругами они хотя бы были… а вот с прежними одногруппницами – нет. И Юля – кто бы мог подумать! – соскучилась по Вале Сорокиной! По Вале, которая высмеивала остальных за не слишком аккуратный маникюр, блин! Как по такому вообще можно скучать? Но Юля вот скучала.

– А как там твой… Руслан, кажется? Прости, в музее такая запара, что я свое имя иногда забываю, что уж говорить об остальных, – Марина засмеялась и взяла еще сыра, но поглядывала на Юльку в ожидании ответа.

– Договорились встретиться завтра. Сказал, готовит сюрприз.

– Почему не сегодня?

– Потому что сегодня я с тобой и только с тобой. – Юля крепко обняла подругу и подлила обеим еще кофе. Гулять так гулять! В комнате так пахло розами, что голова кружилась… а может, кофе оказался чересчур крепким.

Марина сделала внушительный глоток и спросила:

– Звонила матери?

– Да. А ты?

– Да.

– И как?

– Плохо, конечно, как иначе?

– И у меня, – вздохнула Юля.

В последнее время ужасные внутрисемейные отношения стали их главной темой.

Ситуации были похожими, но все же различались. Марина жила под давлением матери, сбежала из дома в общагу и выживала всеми силами. У нее упала успеваемость из-за необходимости работать, она едва вывезла ужасный первый год самостоятельной жизни, за которым последовал период небольшого, но подъема. Марина справилась, привыкла. Но с ее внутренним стержнем это не было чем-то удивительным, кажется, от Марины иного никто и не ждал.

У Юли все было сложнее: отношения всегда были ужасными с отчимом и только с ним. Но после перевода, когда выяснилось, что учиться придется на год больше (хотя за ее учебу никто не платил, ведь Юля поступила на бюджет и перевелась тоже на бюджет), отчим накрутил и мать. И теперь каждый разговор с ней превращался в пытку. Мало того, что она говорила словами мерзкого упыря Анатоля, так еще и… кажется, сама поверила в то, что он нес: Юля – взрослая баба и должна содержать семью, тех, кто ее растил и воспитывал. И все в таком же диком духе. И перевод этот отсрочил начало больших заработков, которые так ждал глупый Анатоль. Ну не бред ли? Юля скорее бы сдохла, чем отдала ему хоть копейку!

Само собой, в свете таких семейных умозаключений каждый звонок домой теперь был пыткой. Вот и сегодня с банальных поздравлений они быстро съехали на Юлины долги и ее же бесполезные мечты. Все крутилось вокруг одной заезженной пластинки: Анатоль тоже считал, что из бабы пилота не выйдет, и все это дурь в башке, розовые мечты глупой принцессы. Хотя поступление в другой город он тоже считал дурью, ведь работать можно сразу после школы. Мерзкий, мерзкий Анатоль… его бы вообще никогда не вспоминать, и уж тем более в праздник.

Юля никогда не требовала поддержки от матери, не просила верить в ее мечты. Но было бы здорово обойтись без скандалов и попыток вставить палки в колеса. Иногда даже такое уже поддержка.

Словно почувствовав Юлино настроение, Марина протянула ей сыр:

– Держи! Это «Реблошон». Воняет ботинком.

Ветрова засмеялась:

– Ты уверена, что эти сыры тебе подарили с добрыми намерениями?

– С намерениями точно, насчет доброты сомневаюсь.

– Поклонник?

– Друг Германа Марковича, – легко призналась Марина, хотя раньше при слове «поклонник» могла одеревенеть. Но работа в мужском коллективе и жизнь в общаге сделали свое дело, она привыкла реагировать на безобидные слова спокойно, хотя не сказать, что стала открытым человеком. – Летает по всему свету, но каждые выходные возвращается в наш город. Кажется, у него мать болеет, но переезжать в Москву отказывается.

– И сколько этому поклоннику лет? – Юля знала, что Генриху Марковичу, начальнику музея, далеко за шестьдесят. Когда-то он тоже летал, но был списан по состоянию здоровья. Во время музейной практики он чего только не рассказывал о полетах… Примерно тогда Ветрова и загорелась идеей летать. Сначала несерьезно, но потом уже неизлечимо заболела небом.

Марина засмеялась:

– Столько, сколько ты подумала. И я же сказала – это друг Генриха Марковича. Думаю, он меня подкармливает из жалости. Говорит, я похожа на его жену в молодости, а значит, быть мне роковой женщиной.

– Боже! Он точно на тебя запал!

– Не думаю. Он все время показывает мне фотографии жены и сетует, что их сын несовершеннолетний, так бы он нас обязательно познакомил. Но в следующем году он будет взрослым первокурсником, так что как знать, как знать.

– Год в общаге точно сделал из тебя роковую женщину, – одобрила Юлька.

– Да это все дружба с тобой виновата, Ветрова! И это была шутка, первокурсники все для тебя.

– Да мне и одного хватит. – Тем более, такого чудного и не похожего на других. Юля уже достаточно созрела, чтобы признаться как минимум себе: завтрашнего дня она ждет с нетерпением.