— Беременность часто провоцирует осложнение в виде потери зрения, особенно когда с ним были до этого проблемы, — слова Виолетты Павловны звучат будто издалека. — Судя по результатам ваших анализов, у вас как раз этот случай. Во время беременности ваше зрение будет постепенно ухудшаться, пока вы не перестанете видеть окончательно.

Мне кажется, или на лице женщины проскальзывает сожаление? Неважно. Сейчас ничего не важно, кроме…

— И что вы предлагаете? — голос дрожит, как и я в принципе. Сильнее обнимаю себя. Не знаю, во мне говорит успевший проснуться материнский инстинкт или же дело просто в интуиции, но что-то подсказывает, что ничего хорошего я не услышу. Вот только все равно, задерживаю дыхание и смотрю на доктора полными надежды глазами.

Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.

Я готова на все, чтобы увидеть личико своего малыша. Хочу наблюдать за тем, как он растет. Становится прекрасным статным мужчиной или невероятно красивой девушкой. Живет полноценной жизнью, достигает высот. Хочу увидеть своих внуков. Хочу прожить полноценную жизнь с мужем и нашим ребенком.

Я не могу все это потерять. Не могу…

— Я настаиваю на аборте, — чеканит Виолетта Павловна.

Хватаю ртом воздух. Холодок бежит по позвоночнику. Смотрю на доктора, пытаюсь осознать ее слова, но они отказываются укладываться в голове.

Зато в мыслях непроизвольно появляется образ мужа с его холодными темно-зелеными глазами, которыми он на меня бесстрастно посмотрит, когда услышит новость. Кажется, я даже слышу его жестокий голос: “Нам с тобой и вдвоем хорошо. Если врач говорит, что нужен аборт, значит, будешь делать аборт”.

Желудок сжимается в болезненном спазме.

С силой зажмуриваюсь, всеми силами пытаясь избавиться от страшной картинки, которую подкидывает мне воображение. Нет, Демид не скажет ничего подобного. Он же знает, как сильно я хотела ребенка. Если я ему все объясню, он поймет. И поддержит. Не может быть иначе.

Жаль, выдохнуть не получается. Ведь заявление Виолетты Павловны набатом стучит в голове.

Аборт…

Аборт…

Аборт…

Это слово колючими иглами впивается в сердце. Из-за него я теряю дыхание. Перестаю ощущать что-либо, кроме страха и боли.

Пару долгих секунд сижу, не двигаясь, а в следующую — вскакиваю на ноги. Стул со скрипом отодвигается.

— Что? Нет! — выкрикиваю.

Хватаю сумку с пола и начинаю отступать, при этом опасливого взгляда от Виолетты Павловны не отвожу. Кажется, если я прерву зрительный контакт, женщина бросится на меня, чтобы насильно затащить в операционную, где лишит малыша, который так долго шел ко мне.

— Ксения Александровна, — Виолетта Павловна упирается ладонями в стол, приподнимется. — Послушайте… — наверное, собирается произнести речь, которую ей приходилось говорить уже тысячи раз, но я взмахиваю рукой, прерывая ее.

— Не нужно, — произношу на выдохе, продолжая двигаться задом наперед. — Я вас поняла, — нещадно вру. — Мне… п-пора, — прежде чем Виолетта Павловна успевает возразить, кручусь на пятках и выбегаю из кабинета.

Не останавливаюсь, стоит двери за мной захлопнуться. Ноги сами несут меня вперед. Я не знаю, куда бегу. Не замечаю дороги. Не вижу ничего вокруг. Поддаюсь инстинкту, который кричит: “Защити малыша”. Сейчас нет ничего важнее этого.

Быстрые, гулкие удары сердца отдаются в ушах. Рваные выдохи срываются с губ. В груди печет. Мышцы ноют. Но я не сбавляю темпа ни на секунду. Кажется, если заторможу, то потеряю самое важное на свете, без чего не смогу дальше жить.

Я не могу лишиться своего малыша. Не могу…

Это понимание придает мне сил, и я ускоряюсь. Несусь так быстро, как только могу. Очнуться получается, лишь оказавшись на улице, когда ледяной ветер бьет в лицо.

Где-то на краю сознания возникает мысль, что я забыла пальто в гардеробе. Вот только стоит подумать о том, что придется вернуться в больницу, меня начинает прилично потряхивать.

Мгновение ничего не происходит, а в следующее — слова Виолетты Павловны обрушиваются на меня, словно бетонные плиты. Колени тут же подгибаются. Я едва успеваю схватиться за железные, ледяные перила. Подхожу к ним, опираюсь бедром. Прикрываю глаза. Вижу тьму и сразу распахиваю их.

Страх паучьими лапками ползет по коже, сдавливает горло.

Возможно, тьма скоро станет моей лучшей подругой.

Слезы подкатывают глазам.

Как такое могло произойти? Как самое счастливое событие в моей жизни привело к возможной потере зрения?

Желудок сдавливает от страха. Дыхание перехватывает, когда я пробую представить, какой моя жизнь в полнейшей темноте.

Тут даже подключать воображение не надо, я и так понимаю, что если перестану видеть, вся моя жизнь разрушится. Но не она меня сейчас пугает больше всего на свете. А мой ребенок. Мой малыш.

Похоже, мой самый большой страх становится реальностью, и я никогда не увижу прекрасного личика своего будущего ребенка. Никогда…

В груди печет. Из меня рвется всхлип за всхлипом. Но я кусаю губу, не позволяя себе разрыдаться в голос.