Мы получили мышь. Мы получили птицу. Он принес послание. Последняя будет змея.

Последняя будет змея.

Катичка глубоко вздохнула, глаза под веками перестали дергаться. Она спала. По-настоящему. По-человечески. Тихо. Глубоко.

Постель, Катичка, он сам — да все вокруг было в крови, умирающей, подсыхающей. Пахло железом, гранатовым соком, чем-то сладковатым. Где-то внизу, в тумане, коротко мяукнул кот. Он знал уже, что увидит, когда спустится. Но, когда взялся за ручку, неожиданно теплую, летнюю, вдруг испугался. А вдруг туман войдет, когда дверь откроется? Он видел с террасы, что это невозможно. Дом стоял слишком высоко. Пока слишком высоко. Ладно. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. И еще раз — но в обратном порядке.

Кот сидел на пороге, прижав лапой дергающуюся, извивающуюся змею. Змея время от времени судорожно, до предела, разевала пасть, как будто давилась. Так же делал цветок из его температурных кошмаров. Вьюнок. Голова змеи была похожа на вьюнок.

Кот мяукнул нежно, переливчато, просительно.

В дом с этой пакостью не пущу. И не проси.

Кот сделал короткое движение, почти незаметное — и змеиная голова отлетела в сторону, все еще продолжая распахивать челюсти.

Ну? Доволен? А мне теперь убирать. Где ты взял ее вообще, засранец?

Кот развернулся, проскользнул сквозь ограду и пошел налево, вниз, прямо в туман. У самой кромки остановился. Оглянулся, словно ждал. Глаза у него были оранжевые, круглые, совиные.

Нет, сказал он. Ну уж нет! Это хренушки тебе, не дождешься.

Кот исчез.

Он вытер лоб — оказалось, Катиными трусиками. Теми самыми. Красными. Считается, что кровь на красном не видна. Абсолютная хрень. Кровь невозможно спрятать. Он пошел в котельную, аккуратно положил трусики в мертвую стиральную машину. Подумал. Взял пластмассовое ведро радостного цыплячьего цвета. Воды хоть принесу. Может, с колодцем и не случилось ничего. Может, вообще ничего не случилось.

Он так устал, что даже не зажмурился. Просто шагнул, в самый последний момент инстинктивно выставив руки. Ведро дернулось, качнулось, будто боялось вместо него.

Внутри тумана было тихо и не видно ни пса, как в самом обыкновенном тумане. Только он был не влажный, а сухой. Как если бы распылили в воздухе тонко молотую белую пудру. Или школьный мел. Дышать это немного мешало — и все. Больше ничего не произошло. Он постоял немного, ошеломленный. Под ногами — дорога, та самая, их дорога. Справа и слева темнел неясный, словно наполовину проявившийся лес. Кот, сперва тоже неясный, подбежал, тряся боками, потерся, воплотился окончательно. Мяукнул, снова побежал вперед. Остановился. Оглянулся. Звал за собой.

Он покрепче сжал свое желтое ведро и пошел вслед за котом. Просто лес. Просто дорога. Просто туман. Самый обычный. Он вдруг почувствовал, что злится. Да какого хрена! Какого хрена! Это что — реалити-шоу, что ли, такое? Гипноз? Я вас тогда, суки подлые, по миру пущу, всю жизнь, блин, будете иски от меня получать, по два в день, пока не сдохнете! Он запел, размахивая в такт ведром, — в полный голос, ужасно фальшивя и впервые совершенно этого не стесняясь.

Мы в город изумрудный! Идем! Дорогой! Трудной!

Ужас трех последних месяцев выходил из него с этим криком, почти визгом — словно из раненого воздушного шарика.

Идем! Дорогой! Трудной! Дорогой! Непрямой!

И еще громче! И еще!

Он закашлялся, еле перевел дух и понял, что осип.

Туман молча стоял вокруг.

Сейчас принесу воды, и смотаюсь вниз, за врачом. Туда горючки точно хватит. А там заправлюсь. В супермаркет еще надо. Позвонить родителям. И посмотреть, что там с билетами в Москву. Блин, да нас обоих уволили давно, наверно! Ладно, лишь бы с Катичкой ничего страшного. Сосудик просто лопнул, должно быть.

Стоп, а где колодец-то? Вроде ближе был существенно.

Грунтовка повернула, он повернул вместе с ней и едва не споткнулся о кота. Кот сидел, подняв голову, и смотрел куда-то серьезно, даже устало. Как человек, ждущий своего автобуса на пустой остановке.

Ты чего?

Кот ничего не сказал. Только смотрел и смотрел, и тогда он тоже наконец увидел. Прямо перед ним — метрах в двух — в тумане стоял человек. Спиной. Самый обычный человек, в длинной белой рубахе. Вроде ночной. Ему из-за этого показалось, что женщина. Ну точно — женщина. Волосы длинные, чуть-чуть вьющиеся, до лопаток. Мокрые, что ли? Руки у женщины были раскинуты крестом, и она слегка поворачивала корпус то туда, то сюда. Не похоже, что местная. Физкультурой, что ли, занимается.

Женщина! — сказал он по-русски. И, спохватившись, перешел на английский, не очень ловкий, но обычно хватало. Простите, женщина! Будьте добры, тут где-то колодец был. Для воды.

Женщина все поворачивалась легонько, распахнув руки — туда, сюда, туда, сюда, ее было не очень хорошо видно, в белом-то, но туман вдруг колыхнулся — и он коротко, страшно вскрикнул, словно кто-то ударил его с размаху в незащищенный живот.

Это была не женщина. Мужчина. Из-под белой рубашки видны были крепкие волосатые икры, крупные грязные ступни висели, не касаясь земли. Весь мужчина висел, распахнув руки и покачиваясь, на чем-то невидимом. Руки тоже были мужские, сильные, мосластые. Пальцы царапали воздух, словно пытаясь что-то схватить. Он был не спиной, нет. Просто уронил голову на грудь. Волосы действительно были мокрые, и с них беззвучно капало на дорогу что-то медленное, темное.