Пока Олеся драила дом и выносила мусор, чертов детский плач, выползший с утра из телефонной трубки, преследовал ее, как будто среди всего этого беспорядка, грязного тряпья и пустых бутылок, прятался младенец, который плакал и плакал. Мать ни с того ни с сего брякнула:

– Лесенька, детка, когда уже внуков приведешь?

Олеся так посмотрела на нее, что услышала звук ломающейся скорлупы, а мать, как раздавленное яйцо, стекла лужей и замолчала. Младенец больше не плакал, а Олеська подхватила мешки с мусором и понесла на помойку.

Но звонки продолжались. Иногда днем, иногда ночью. Будили Яна. Злили ее.

А потом… Олесе захотелось сварить борщ. Ее привлекали сложные задачи. На плите стояла кастрюля, в которой варилось мясо (если честно, она терпеть не могла запах варящегося мяса, почему-то сразу лезли в голову мысли о голоде и человечине), Олеся чистила картофель. Завибрировал мобильник.

Сообщение с незнакомого номера: «Я беременна от Яна. Аборт делать не буду. Скоро он узнает. Как ты думаешь, кого он выберет?»

Буквы запрыгали перед глазами. Сердце задергалось, как связанная по рукам и ногам пленница. И по закону жанра послышался звук открывающейся двери.

– Лесь! Ты что это, кашеваришь?

– Да.

– Господи, а это что? Как ты умудрилась?

Она полоснула себя ножом по руке – неожиданно глубоко, неожиданно больно. Она просто не хотела, чтоб он узнал. Не узнал, что она плачет из-за него.

Нет идеальных мужчин. Есть идеальные лжецы.

– Господи боже, зачем ты вообще полезла на кухню? Это же не твое! Теперь придется в травмпункт с тобой ехать, тут же швы накладывать надо!..

Кровь, кровь… Травмпункт? Зачем? Ей надо к ведьме.

К настоящей такой ведьме, у которой на спине сидит бес, а у ног – черный кот, по столу разложены карты, с потолка свисают пучки трав, от запаха которых першит в горле, а в очаге варится зелье, бурча от недовольства.

– Чего ты хочешь? – спросит ведьма, не спрашивая.

– Убить ребенка, – ответит она, не отвечая. – Я хочу, чтобы одна женщина убила своего ребенка.

И ведьма улыбнется, зная, что это невозможно, ибо нет того ребенка, которого она хочет убить, нет его, нет, нет, нет, где бы она его ни искала: под диваном, под одеялом, среди бутылок, в мусорном ведре. Нет его, потому что он вырос, потому что это – Олеся.

Она имеет право поплакать, она ранена; прежде чем она уйдет, она имеет право поплакать.

Лоле нравилось быть матерью – в ней было достаточно любви и жажды жизни, чтоб утопить целый город, то есть как раз столько, сколько нужно для воспитания одной маленькой девочки.

Иногда Лола думала, что Бу, пожалуй, вырастет слишком избалованной. Будет вредная девка, норовистая – еще не родившись, начала командовать. Была крошечным комочком у нее внутри – и командовала. Сперва едва ощутимо, а потом так вообще разошлась. Лола ей: «Эй, что это ты себе позволяешь?», а она такая: «Я не эй, я девочка и хочу, чтоб ты нюхала бензин». И Лола просила папу принести ей тряпку, смоченную в бензине. Во время беременности ее прямо перло от этого запаха.

А уж когда родилась Бу, так пошло-поехало. Орет и орет. По врачам затаскали, сперва по обычным, потом по платным. Диагноз: здоровая девочка. Просто орет – такой характер. С этим характером ее и пришлось полюбить. Справились все: Лола, мама и папа – последний так вообще ее обожал, Лола даже немножко ревновала.

Как раз в то время их семейный бизнес видоизменился: открыли компьютерный клуб. Лола, занятая ребенком, не слишком вникала в это дело, единственное, что знала – в клубе администратором какое-то время работала Луиза Извозчикова, ее одноклассница. Круглая отличница, вылетевшая по какой-то причине из института; Лола несколько раз пересекалась с ней, Лу выглядела жалко – вечный ребенок, маленькое сутулое существо. Будут ли у нее когда-нибудь дети? Едва ли. Так и умрет, ссохнется мумией среди системных блоков и мониторов. Гуляя с коляской по району, Лола часто встречала кого-то из одноклассников. Вечный девственник Яковлев хромал в свой говновуз. Герасимов пытался впарить какую-то туфту, устроился после армии втюхивать людям хлам. Лола смотрела на него с презрением. Она и раньше его не любила, а уж теперь его сверкающая улыбка вызывала у нее желание громко сплюнуть на землю: чмо оно и есть чмо. От Герасимова такой след самовлюбленности, как от иной дамы – шлейф духов. Но женщины любят эгоистов: на них проще молиться. Вот и у этого хватало желающих – каждый раз новая деваха (Лола и со счету сбилась) из тех, у которых ноготь длинный – ум короткий. Нет, Герасимов не женится, пока с него позолота клочьями слезать не начнет.

Однажды встретила Лола и Олеську Скворцову. Она жила с бизнесменом, владельцем цветочных палаток. Вот с ним она как-то и попалась на глаза Лоле. Неприятный тип, жесткий. Из тех, кто тебя может и насухую трахнуть, и плевать, что ты чувствуешь: ты обязана. Глаза холодные и властные. Зато одет культурно, в костюм: строит из себя аристократа. Лола посмеивалась над такими: ее папа, который в бизнесе с начала девяностых, всю жизнь в спортивках и олимпийках, а эти новоявленные дельцы – в костюмах, как будто не купи-продай, а офисные работники. Олеська еще больше отощала (видать, на диетах сидит, сисек почти не осталось; интересно, она рожать-то думает вообще?), но одета отлично: и платье модная рванина, и сапоги высокие кожаные. Маникюр салонный, все дела. Накрашена отлично, но она еще в школе стрелки умела рисовать – глазки-то маленькие, надо выкручиваться. А Лола в тот день выскочила из дома в джинсах, толстовке (вся в пятнах от детского питания, но теплая, родная), кроссовки старые на босу ногу, даже волосы как попало в хвост убрала. Олеська, конечно, порадуется ее зачуханному виду; ну пусть. Для Олеськи это, может, единственный повод порадоваться: этот-то, в костюме, ее в постели точно не радует.

– Привет, Лола. Мы в театр идем. – Олеська не была б Олеськой, если б не попыталась прихвастнуть своим культурным уровнем. – Припарковались во дворах, решили пройтись.

– Привет. А мы погулять вышли. Перед сном подышать, папу моего встретить, он в клубе выручку забирает. Мы ждем Дя. Да, Бусинка?

Бу молчит, стесняется.

– Милая девочка. Как зовут ее?

– Бусинка. Вообще Аня.

– Какая прелесть! Здравствуй, Бусинка! Где твой папа?

– Нет папы, – быстро отвечает Лола за дочь.