Она:

Если бы мы успели выбрать собаку, я бы сейчас дышала тебе в бороду. Сидела бы в машине позади тебя и прижималась длинным носом к твоей щеке. Ты помнишь, мы хотели именно такую собаку – с узким телом и длинным носом. Мы листали сайты приютов и откладывали решение на завтра – успеем. Но не успели. В машине позади тебя пусто. Я стою перед тобой и смотрю на тебя через экран твоего телефона. Ты захотел увидеть меня на рассвете. Совпадение? Ты снимаешь видео. Будешь смотреть со звуком и услышишь, как стучит мое сердце. Википедия не врет – у меня правда очень большое и очень тяжелое сердце. Ты опускаешь телефон и смотришь прямо на меня. Улыбаешься – не узнал.

Если бы я родилась в сказке, проклятие пришло бы в облике черной феи. Оно висело бы надо мной до совершеннолетия, а потом появился бы ты и спас меня от всех чудовищ. Но мое чудовище оказалось совсем не сказочным. Человека более не сказочного, чем мамина подруга тетя Варя, я вообще никогда не встречала. Толстая, с белыми бровями и примятыми шапкой жесткими блеклыми волосами, тетя Варя пришла на мой день рождения позже всех. «Задержали», – сказала она и посмотрела на меня так, словно я должна знать, кто ее задержал. «Просили тебе кое-что передать», – добавила тетя Варя и потащила меня на кухню. Там на столе ждал своего часа огромный розовый торт с числом 18 – бесконечность с единицей впереди. «Передать что?» – уточнила я. «Проклятие», – вздохнула тетя Варя и налила себе рюмку водки. «Проклятие?» – рассмеялась я. «Ничего смешного», – обиделась тетя Варя и выпила водку.

Кому-то достаются железные люки, кому-то – перебегающие дорогу коты. Мне нельзя было ночевать дважды в одном и том же месте. «Как только второй раз проснешься под одним потолком, превратишься в зверя». «В животное?» – переспросила я. Слово «зверь» мне не нравилось – представлялось лохматое чудище с клыками. «В животное» – великодушно согласилась тетя Варя и опрокинула в себя еще одну рюмку.

Легче всего было не поверить. И пережить всего одну ночь страха. Или не пережить. Когда тебе восемнадцать, «или не пережить» не хочется. Вообще-то ничего такого не хочется и когда тебе не восемнадцать. Тем более, новый потолок – это было не сложно. Это было интересно. Иногда холодно. Иногда смешно. Иногда страшно. Иногда жалко. Иногда очень-очень жалко. Иногда это было про то – «тебе со мной плохо?» Иногда – «да ты просто шлюха». Я пыталась объяснять. Рассказывала про тетю Варю, цитировала Макаревича – «он любил ее, она любила летать по ночам». Но никто не верил. Верили в карты Таро, в ретроградный Меркурий тоже верили, а в тетю Варю не верили.

А потом случился ты. И тоже не поверил. Но согласился. И сразу нашел выход – кругосветное путешествие. Мы проехали Европу. Потом Америку. Затем Азию. Мы вместе мечтали увидеть жирафа, но не успели доехать до Африки. Потому что на мой двадцать восьмой день рождения вместе с праздничным тортом (бесконечность с цифрой 2) ты подарил нам дом. Ярко-оранжевый, с зеленой лужайкой, на склоне безымянной горы, с которой видна узкая полоска моря. «Разве можно здесь бояться тетю Варю?» – спросил ты, и я покачала головой. Потому что в тетю Варю больше не верила. Почти. А когда верила, говорила себе: но теперь ведь не страшно, теперь ведь все уже было – ты снимала песчинки с его бороды, а он зубами выдергивал волоски из твоей родинки. Я больше не верила в тетю Варю, но каждую ночь ложилась спать в новой комнате. Я знала, что комнаты скоро закончатся, и предложила выбрать собаку. На всякий случай. И мы бы успели. Если бы тогда на рассвете ты не перенес меня в нашу спальню.

Он:

Я нажимаю на стоп-кадр и растягиваю картинку на весь экран. Экран слишком маленький, а у тебя слишком длинная шея. Я узнал тебя сразу. В саванне на рассвете тихо. Ты слышала, как стучит мое сердце?

Я могла бы родиться собакой. Плод большой случайной любви одной собаки непонятной породы и второй собаки непонятной породы. Я могла бы появиться на свет под холодной лестницей. Или в теплом закутке сарая. Но я родилась в роддоме, которого больше нет. На его месте теперь торговый центр. Люди здесь торопятся, друг на друга не смотрят.

Мама и папа познакомились на танцах. Приходили туда не танцевать – смотреть друг на друга. Смотреть и выбирать. Мама выбрала черно-белого папу – высокий, в костюме, не знает, куда деть руки. Папа выбрал маму – вязаная кофта поверх короткого платья, на голове белая грива, как у мраморного питерского льва. В Питер – тогда Ленинград – они поехали в свадебное путешествие. Молчали на Пискаревском кладбище, робели перед лестницей в Эрмитаже. Сфотографировались у «Авроры» – от Леши и Тани на долгую память, 1975 год.

Я рождаться не хотела. Хотела остаться несбывшейся. Но мама проигрывать не собиралась. Она легла на кровать, подняла ноги, да так и лежала. Шесть месяцев. Пока не поняла, что теперь все. Теперь я смогу родиться такой, как все – 3500, или хотя бы 3200. Я родилась 3180. Красной и некрасивой. Накрахмаленный чепчик, пеленка в мелкий голубой цветочек, одеяло перетянуто лентой. В съемной комнате накрыт стол. «Тьфу на тебя, чтоб не сглазить!» – незамужние соседки по очереди берут на руки. «Все, насмотрелись, кормить пора!» Поднимаются рюмки. «За мать, выносила, выстрадала». Молоко льется легко, радостно льется.

«Как, Алексей, дочь назовешь?»

«Аленкой».

Я могла бы лежать пахучим щенком в картонной коробке – с одной стороны теплый бок и с другой стороны теплый бок. Но я лежу в дырке между матрасами. Самое безопасное место в мире. Мне три года, а может, четыре. С одной стороны папина рука – худая, шершавая. С другой – мамины волосы, жесткие, кудрявые. «Неужели свои такие?» Мама и папа ничем не пахнут. Или пахнут мной. Мама ночью красивая. На ней – длинная ночнушка с крупными маками. Я жду, когда ночнушка «помалеет», и я тоже смогу быть красивой. Я еще не знаю, что ночнушка однажды превратится в тряпку – скользкую, с неряшливыми краями. Я еще не знаю, что в мире нет безопасных мест.