— Я предполагал, воевода, что войска нашего братства будут использовать в качестве тарана. Но, ты не беспокойся. Я не позволю за зря губить наших людей, — сказал Угрюм, но поспешил добавить. — Мы не позволим.

Этот сотник, назначенный мной только вчера тысяцким, становился вровень с Геркулом, который также отправляется в Египет. Общее командование должно быть у Никифора, но вот разговаривать с ним пока у меня не было ни сил, ни терпения, да и желания уже нет. Воевода настолько проникся идеей крестового похода, что дошёл до того, что начал самобичевать себя. И, ладно бы, этот эксгибиционист-мазохист, прошёлся бы полуголый вокруг храма Святой Софии в Константинополе, а после угомонился. Так нет же. Он и сейчас иступлено молится и, не образно, а реально, разбивает колени и лоб в молитвах.

Насколько же разной может быть вера! Вот Угрюм — он мне казался ранее более фанатичным, чем Никифор. А теперь я даже не знаю, как мне с таким младшим воеводой можно сотрудничать. Он же стал неуправляемым. И на меня то и дело хулу возводит, что мол в грехах я погряз и злато застелило мне глаза. Молчал бы еще… А так может и договориться о том, что я был с Евдокией. Знать Никифор о таком не может, а вот взболтнуть о догадках, вполне.

— Сделай так, тысяцкий Угрюм, чтобы над тобой не было командиров, а все вопросы согласовывать только с Геркулом, — я пристально посмотрел на своего собеседника. — Ты меня правильно понял?

— Понял, воевода, сделаю, во имя Господа, — нехотя ответил тысяцкий.

Вот и получается, что проходит время, случаются события, развиваемся, становимся сильнее, а крови вокруг меня не становится меньше, как бы и не больше. И Никифора приходится убирать. Если ранее он был всего оппозицией, порой нужной, то сейчас я даже не знаю, как можно разговаривать с ним. Одно спасает от прямого и прилюдного нашего столкновения — это то, что уже скоро Никифор отправится в поход. И оттуда он не должен вернуться.

Угрюм ушел, а уже скоро заявились мои купцы, которые каждый день обязаны были вечером отчитываться о торговле, ну и сообщать мне новости, которые можно было услышать на улицах Константинополя.

Торговые дела решались вполне себе споро, несмотря на то, что страна, казалось, в едином порыве готовится проявить себя. Бумагу я распродал быстрее быстрого. Этот товар у меня выкупили по той цене, что я хотел, весь и сразу. Я даже накинул двадцать процентов сверху, предполагая, что это как-то собьёт ажиотаж, но нет, купец-армянин взял всё и ещё попросил привозить почаще. Логично было бы еще больше поднять цену, но такое не особо приветствуется. Репутация порой важнее лишней сотни марок серебром.

Возможно, ажиотаж на бумагу был вызван тем, что цены на пергамент одномоментно подскочили сначала в три раза. Когда просочились слухи о вероятном крестовом походе, ценники на пергамент поднялись и вовсе в десять раз, став при этом абсолютно невозможными для покупки большинству людей.

И вот за всей кутерьмой этих политических событий, интрижек, совещаний у василевса, я прозевал возможности. А ведь можно было только на бумаге сделать очень серьёзный гешефт. Но я не уловил серьезную связь между тем, что начался массовый забой скота на солонину, и удорожанием пергамента. Казалось, что должно было быть все наоборот, кожи же больше производится. Но, нет. То ли дело в том, что для пергамента по-особому бьют скот, то ли при массовом забое взрослых животных берегут молодых бычков, из кожи которых как раз и делали пергамент. Может это и несколько сложновато в понимании современных купцов, все равно, неприятно упускать возможность заработать, как и не понимать конъектуру рынка.

А вот на воск я вовремя успел понять цену. Повсеместно разосланные воззвания к крестовому походу побудили людей чаще обычного идти в церковь и покупать там свечи, чтобы поставить за здравие или ещё за что-то, неважно. Главным было зайти в церковь. Так что церковники, получив дополнительную прибыль, а в церковь несли немало денег, с большим удовольствием покупали воск, даже по завышенной цене вдвое.

Вот с зеркалами вышла промашка. Этот товар, наверное, для того времени, которое более спокойное, когда не к войнам готовятся, а к созиданию, или вовсе наступает время роскоши. Так что пришлось по номинальной цене, всего-то в десять раз превышающей себестоимость, продать всё оптом генуэзцам. Можно было бы сетовать на то, что эти итальяшки сейчас начнут прямо на моих глазах реализовывать товар, но нет, всё правильно я сделал. Генуэзцы собирались торговать зеркалами или же продать своим конкурентам часть этого товара венецианцам.

Пусть распробуют в Европе русские зеркала, будем повышать стоимость. У меня ведь были серьезнейшие планы на сверхприбыль от зеркал. Венеции же в иной реальности удалось заполучить баснословные деньги от продажи такого товара. Такого, да у нас уже и лучше! Венецианцы пузырь надували из стекла, а после его разрезали. А мы зеркала уже делаем раскатывая стекло. Больше производительности и хорошее качество при этом выходит. Еще бы ювелиров мне хороших, так рамки делали бы красивее. Вроде бы из Биляра привел четыре семьи, где главы родов занимаются ювелиркой. Посмотрим, как они справятся.

А вот стеклянная продукция в виде бокалов, ваз, кубков — все это продавалось неплохо, пусть и и не получалось создавать ажиотаж. И… Хрусталь. Добавили-таки свинец, что-то получилось. Честно, я даже и не знаю, хрусталь ли это, вернее насколько он качественный, некоторые изделия привезли и хрустальными.

Недаром все же Гильермо Понти неустанно просит о создании генуэзской фактории где-нибудь на землях Братства.

Когда, взятые мной из Воеводино купцы, начали складировать серебро и даже золото на складах Братства в Константинополе, я опешил. Ведь, на самом деле, столько драгметалла мне и не нужно. Если всё это я повезу на Русь, то просто обесценятся деньги. Нужно развивать мануфактуры, производство, сельское хозяйство. Необходимо углублять товаро-денежные отношения. И вот тогда можно и увеличивать денежную массу. А пока что…