Внешне Катрин выглядела спокойной, но плотно сжатые губы и окаменевшее лицо говорили сами за себя. Бомбежка мало ее беспокоила, впрочем, как и всегда, единственное, что волновало будущую мать, – удастся ли вовремя добраться до больницы. Нынче немногие столичные клиники принимали рожениц. Катрин направили в больницу Сент-Мэри-Эббот. Я проводила ее до палаты и помогла улечься в постель. Принимавшая нас сестра сказала, что в родильный зал идти пока рановато, но любезно позволила мне остаться, хотя на мне не было медицинской формы: убегая из дома, я не успела переодеться. Она добавила, что я смогу навещать Катрин, когда захочу, если на мне будет форма сестры Красного Креста. Эта женщина действовала быстро и четко и относилась к пациенткам с большой теплотой. Я не сомневалась – Катрин в надежных руках. Если не считать нарастающей бомбежки, с ней все будет в порядке. Кое-кто из соседок по палате попросил разрешения спрятаться под кроватью. Я поинтересовалась у сестры, как роженицы чувствуют себя в такой обстановке. Она сказала, что большинство справляется, но попадаются женщины, которые начинают паниковать. «А для них это опасно, – нахмурилась она. – Тогда нам приходится вести себя построже. Нельзя потакать их страху». Сестра повесила на спинку кровати карточку с данными пациентки и вышла из палаты. Едва она скрылась за дверью, как Катрин бросила взгляд на карточку и разразилась слезами.

– Как мило, правда? – сказала я, не понимая причину внезапных слез: там было указано лишь ее имя. Но затем поняла, в чем дело: перед ним стояло «миссис». Это маленькое добавление и вызвало столь бурную реакцию.

– Теперь никто не узнает, что я не замужем, – всхлипывала она.

Для Катрин эта тема по-прежнему была чрезвычайно болезненной. Вскоре у нее начались схватки. Пришли две сестры, чтобы забрать молодую женщину в родильный зал. Бедняжка прижалась ко мне и тихо заплакала. Я знала: во время родов она будет до крови кусать губы, но не издаст ни звука. Катрин была одной из самых храбрых девушек, которых я когда-либо встречала. Ей всегда приходилось самой справляться с трудностями, и ни бомбы, ни грохот зениток не могли напугать эту отважную душу. Единственное, что страшило Катрин, – осуждение соотечественников, таких же, как она, беженцев, их высокомерные и глупые намеки по поводу ее положения. Свидетельство о рождении Катрин, которое мы запрашивали, прибыло, что привело его обладательницу в восторг, она мечтала поскорее присоединиться к одной из волонтерских служб – теперь Катрин стала британкой и хотела сражаться за Британию. Я покинула Сент-Мэри-Эббот глубокой ночью. Сестры обещали позвонить, когда родится ребенок. Ричарда дома не было: он отправился в очередную поездку по делам министерства. Миссис Фрит спала на раскладушке в кухне. Она услышала, что я вернулась, и вышла спросить, как там Катрин.

Я настолько устала, что, насчитав всего двадцать три бомбы, заснула. Удивительно, как крепко я спала во времена «Блица», хотя раньше засыпала с трудом. Теперь же стоило опустить голову на подушку, и я проваливалась в сон. Иногда мне приходила мысль, что, если дом разбомбят, я даже не узнаю об этом и никогда не проснусь. А ведь именно так погибли многие люди. Я видела, как их выкапывали из-под руин, в ночной одежде, с тихими лицами; они выглядели умиротворенными. Жутко становилось, только когда трупы складывали на тротуаре, на виду у всех. Они лежали, обратив лица к небу, и, казалось, ждали, чтобы их поскорее накрыли простыней, защитив от посторонних взглядов.

Мы всегда могли судить об интенсивности ночной бомбежки по времени прибытия молочника и разносчика газет. Последний был на удивление пунктуален вне зависимости от событий минувшей ночи. Хлебный фургон, который приезжал к нам со стороны Кингс-роуд, также служил надежным ориентиром. Молочник, как обычно, был в курсе всего происходящего.

Новость, что на территории Королевского госпиталя находятся три неразорвавшихся снаряда, я узнала раньше прибытия молочника – по телефону от Сюзанны Фицджеральд. Еще она сказала, что пострадала церковь Святой Марии на Кадоган-стрит, где в основном молились наши беженцы. Молочнику с его тележкой пришлось проделать длинный обходной путь, чтобы добраться до нас, поскольку многие улицы были перекрыты всё по той же причине – неразорвавшиеся бомбы. Он как раз начал рассказывать о пабе «Шесть колоколов» на Кингс-роуд, в который угодил снаряд, когда пекарь, явившийся чуть раньше, перебил его.

– Это случилось позапрошлой ночью, – сказал он.

– Простите, бар разнесли этой ночью, – вежливо возразил молочник. – Вчера, когда я проходил там, здание было на месте.

– Нет, его разбомбили позавчера, – настаивал его оппонент. – От нас до «Шести колоколов» всего полквартала. Неужели вы полагаете, мы в пекарне не услышали бы, как прилетела эта чертова бомба?

Ни один из спорщиков не хотел отступать. Оба разошлись не на шутку. Я знала, что пекарь прав: осколочно-фугасный снаряд угодил в «Шесть колоколов» позавчера. Но они так орали друг на друга, что не давали вставить ни слова. А ведь речь шла всего лишь о точной дате падения бомбы. Удивительно, как люди могли разгорячиться из-за такой мелочи, забыв о главном: мы пережили еще одну ужасную ночь. В разгар перепалки раздался телефонный звонок. Звонили из Сент-Мэри-Эббот: у Катрин родилась дочь. Молодая мать чувствовала себя неплохо, хотя у врачей оставались некоторые сомнения по поводу ее состояния. Сестра сказала – я могу навестить Катрин в любое время. Я была благодарна им за добрую весть и рада, что никто не пострадал при налете, поскольку слышала от диспетчеров о больших разрушениях в районе Кенсингтона. А молочник и вовсе заявил, что в больницу угодила бомба, чем страшно растревожил миссис Фрит. Однако пекарь поспешил успокоить нас заверением, что молочник – настоящий упырь, вечно все преувеличивает, а то и от себя прибавит.

К сожалению, насчет больницы молочник оказался прав. Придя в клинику, я нашла Катрин в другой палате, поскольку в той, где она лежала накануне, были выбиты окна. Это случилось как раз в тот момент, когда ее привезли из родильного отделения. Кругом валялись осколки стекла и куски обвалившейся штукатурки, но Катрин была так измучена родами, что уже ни на что не обращала внимания. Мне бросился в глаза царящий вокруг беспорядок – пыль, грязь, усталые сестры, хмурые пациенты. Но больше всего мне не нравилось, как выглядит сама Катрин и ее апатичное отношение к ребенку.

– Она даже не хочет взглянуть на младенца, – сказала сестра, – он ее не интересует.

Я решила, что Катрин пережила слишком большой стресс и ужасно устала.

– Думаю, ей нужно время, чтобы прийти в себя, – поделилась я своими соображениями с сестрой. – Ночь выдалась тяжелой.

Мне показали малышку. Девочка была восхитительна. Большинство новорожденных кажутся красивыми только их матерям, но ребенок Катрин действительно был прекрасен – словно нежный розовый бутон.

– Она чудесная, – сказала я, подкладывая девочку под бок матери. – Хотела бы я иметь такую замечательную малышку.

– Можете забрать ее себе, – не поворачивая головы, бросила Катрин.

Вечером я снова забежала в больницу. Молодая мать лежала в лихорадке, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами. И по-прежнему отказывалась кормить малышку и даже прикасаться к ней. Пальцы Катрин, которыми она сжимала мои запястья, были сухими и горячими, а речь – сбивчивой, больше похожей на бред. Я не могла дольше задерживаться, поскольку находилась на дежурстве, а также нужно было заглянуть к беженцам, но пообещала вернуться на следующий день и принести кое-какие вещи, о которых просила Катрин. Но на следующий день к вечеру у нее началась послеродовая горячка, и больную перевели в инфекционный госпиталь.