Говорила одна Настя, громко, будто с трибуны. Она рассказала, как на руднике сейчас борются с хулиганством. А потом, должно быть вспомнив по ассоциации, рассказала, как у них на селе хулиганы "отбили печенки" одному парню и он, когда "оживел", переехал в город, так как уже не годился для крестьянской работы. В городе он окончил институт и теперь работает фармацевтом. А жена у него зубной врач.

Девушки посматривали на Настю неодобрительно и скоро начали прощаться. Они пожали мне руку, а рыженькая даже поцеловала меня.

В последующие дни меня навестил, кажется, весь рудник. Моими передачами угощались все больные и медперсонал в придачу. А у меня не было аппетита. (Только те блинчики я и съел: не хотелось обижать девчат.)

Конечно, навещали и наши обсерваторские.

Валя Герасимова, обняв меня, всплакнула.

– Что я скажу Дмитрию Николаевичу!
– твердила она в отчаянии.- Не уберегла его единственного сына!

Как она могла меня уберечь? Чудачка!

Приходил Барабаш. Клял себя, что не проводил нас тогда.

– Понимаешь, сынок, постеснялся навязываться. Дело молодое у вас... Я ведь понял, что любишь ты абакумовскую дочку.

Лиза была серьезная и замкнутая. Поцеловала меня и села рядом. Что-то ее угнетало, тревожило. Мы оба испытывали неловкость. Беседа не вязалась. Лиза расспросила меня о здоровье. Рассказала, какие работы проводятся в обсерватории. Сообщила, что завтра у Марка выходной и сегодня он придет ночевать. Я обрадовался. Лиза вздохнула, опять поцеловала меня в щеку и ушла...

Когда за ней закрылась дверь, меня охватило такое отчаяние, что захотелось умереть. Я понял, что по-прежнему - нет, больше - люблю ее. "Будет ласковый дождь".

Глава десятая

"ТЫ ТЕПЕРЬ НЕ СОЛДАТ"

Утром, сразу после обхода врача, пришел Абакумов. Вот кто меня любил больше всех - Алексей Харитонович. Он судорожно обнял меня:

– Сыночек!

Мы оба растроганно смотрели друг на друга. За это время, что я его не видел, Абакумов снова потерял обретенную жизнерадостность. Но он не жаловался. Был молчалив и полон сочувствия. Рассказал, что подыскивает себе работу...

– Даже если бы Казаков вас уволил, чего без основания делать не имеет права,- возмутился я,- с плато он не может вас согнать, у вас же собственный дом! (Я поразился прозорливости Ангелины Ефимовны, настоявшей на купчей.)

– Это так, спасибо профессорше,- согласился Абакумов.- Можно, конечно, в случае чего и на руднике найти работу. Работой меня не удивишь. Мы ко всему привычны.

– Он не придирается к вам?
– спросил я.

– Евгений Михайлович-то? Нет, вроде бы как не придирается. Ему слово-то мне сказать зазорно. Брезгует он мной. Это ведь не Дмитрий Николаевич...

Гарри Боцманов принес мой любимый пирог. Он меня просто заговорил.

– Думаю уезжать, милый Коля. Ты сам знаешь, что я прирожденный моряк. И фамилия морская: Боцманов. Какой-то прапрадед был боцман во славу русского флота. Может, при Петре Великом жил и трудился на его кораблях? Мне рассказывал такое мой дедушка. Ну, а я морской кок по призванию. Мне на одном месте сидеть никак невозможно. Если бы я тогда не проворовался, разве я попал бы на это плато.

– Да, но теперь-то зачем приехал?

– Охмурил меня твой отец, профессор Черкасов, а сам взял да в Антарктиду подался! А Гарри ему не нужен. Разве бы я не мог работать поваром в Антарктиде? Вот я и решил: увольняюсь! Да еще при таком начальничке работать, как этот психованный Женечка? Ни за что! Помяни мое слово, будет на плато смертоубийство. Я не я, если Алексей Харитонович не пристукнет его за дочку. Ведь даже постороннему человеку видно, что Женечка воспылал страстью кое к кому.

– Что ты говоришь!
– недовольно пробормотал я.

– Есть у меня друзья на китобое,- продолжал как ни в чем не бывало Гарри.- Ихний кок просто сухопутная крыса: добавки жалеет лишний раз плеснуть моряку!
– и скучный такой, словно нафталином его посыпали. Этот нафталинный кок хочет осесть в Одессе. Ну, а раз так - вся команда спит и видит снова заполучить к себе Гарри Боцманова. Будешь мне писать на китобойное судно?

– Буду, если не забудешь прислать адрес.

– Это намек на то, что в прошлый раз забыл? Тогда же ты был маленький, о чем бы я тебе писал? А теперь ты взрослый, умный человек. Не совсем, положим, умный... Я бы лучше тысячу раз кукарекнул... Черт с ним, лучше кукарекать, чем потом лежать и кашлять. Разве не так?