— Память меня покинула. Но ты, Емельян, о том никому не рассказывай, а то это… выпорю, что ли, — сказал я, не будучи уверенным, что имею право пороть этого человека.

— Барин, я привыкший молчать, но вы выпорите меня, вот как я есть, так и порите. Служил я еще при батюшке вашем, порите, хоть и до смерти, но повинен сказать, что такого непотребства не было при Петре Никифоровиче. Кабы тати какие… — у Емельяна проступила слеза.

— Петр Никифорович — это мой отец? — догадался я. — А ты мой управляющий?

— Я за лекарем пошлю, барин, пужаете вы меня, — перекрестившись, выговорил Емельян.

— Никакого лекаря! Денег и так нет, я ему еще четыре рубля должен. Да и лекарь тут… Кхе… Не лечит, а калечит. А ты кратко расскажи, что это за люди и почему они здесь! — сказал я.

Надо же понимать, с кем я имею дело. Бандиты? Это понятно. Я даже догадываюсь о причинах долга, и что, скорее-то всего, это развод на лоха. Я же дитя девяностых, кое-чего помню, умею, знаю, сам грешил. Время такое было, что нельзя не уметь и не знать. Но подтвердить догадки необходимо. Всегда есть вероятность ошибки.

— Так знамо, зачем они пришли. Вы же, барин, до карт охочи, да все только проигрываете. А еще у вас вызов в суд на первую седмицу февраля, то по кредиту. Именьице заложено, правда, только раз, но, видать, есть те, кто супротив вас действует, — сказал Емельян. — Видано ли, что лишь раз заложенное имение отобрать норовят!

— Итак, Емеля, вопрос сиюминутный, — сказал я, всматриваясь в маленькие оконца.

— Простите, барин, сею… чего? — спрашивал растерянным голосом управляющий. — Я-то понял про минуты, но причем сеять-то? Вечно вы слова мудреные строите.

— Что ты сеять будешь, о том говорить станем после, — отпрянув от окна, я направился к пистолетам, желая чуть подробнее рассмотреть их конструкцию и подумать, не пригодятся ли они мне сегодня. — Что сейчас происходит? Я правильно понимаю, что эти бандиты сейчас пошли в баню с женщинами, за которых я в ответе?

— Не, барин, женщин там нету. Серальки там, — недоуменно отвечал Емельян.

Нужно было сразу же Емельке указать на то, что я отчетливо слышу — и менее отчетливо, сквозь стелящийся снег, вижу, что возле бани в кучку сбились те самые бандиты и женщины, возможно, даже девчонки. Но слово «серальки» слишком урезало уши.

— И кто такие серальки? — спросил я.

— Дак, знамо же… — Емельян пристально посмотрел на меня, будто рассматривая фигурную родинку на лице. — Барин, а вы — это вы? Али… простите, бес какой вселился?

Меня на обучении по програме «Время героев» убеждали, что начальствующая особа не может бить своего подчиненного. Правда, когда слушатели курсов накинули психологу несколько особо пикантных ситуаций, то сам преподаватель предмета «Этика деловых отношений» не смог ответить однозначно в рамках ранее прозвучавшего от него же утверждения. И прямо сейчас мне казалось, что без применения силы в виде хотя бы подзатыльника диалог с управляющим не склеится.

Положив пистолеты на небольшой столик, я решительно подошел к Емельяну и взял его за шкирку, словно шкодливого кота, только что нагадившего на ковер.

— Я спрашиваю, ты отвечаешь. Еще раз усомнишься во мне, с одного удара всех бесов из тебя вытрясу. Ты понял? — сказал я, пару раз встряхнув управляющего.

— Пути господни неисповедимы! — воскликнул Емельян. — Как с батюшкой вашим разговариваю. Спрашивайте, барин, нынче же все обскажу, что надо.

— Вот, вот. Батюшка… — я хотел сказать: «светлая ему память», но до конца не был уверен, что некий папа этого паренька, чьё место я пока что занимал, умер, так что промолчал насчет папаши и перешел к делу.

— Серальки? Кто они? — повторил я вопрос.

— Сералька… Что это? Так гарем ваш, барин. Три девки, девочки еще, а вы их для утех… Не, не гневайтеся, то многие так делают, что же взять, коли девки крепостные блудом и себе зарабатывают, и семьи кормят. Только вы бы платили, как остальные баре благородные, девкам, а то пользуете, а после… — проговорил приказчик и перевёл дух, подбирая слова: — Покормить добре не сподобитеся.

И нужно было вновь одернуть приказчика, даже в морду дать, но… Мне было совестно, как будто я и есть та самая скотина, что девчонок подкладывает под уродов за кусок сала с хлебом. А еще коробило от мысли, что девочек не только гости, но и я того… Нет, не я, он, я бы подобного не допустил.

Стало противно. До скрежета зубов противно, что я никак не воспрепятствовал бандитам — и сейчас они будут, как выразился Емельян, «пользовать» девок.

А еще мне было крайне неприятно то, что какое-то хулиганье ведет себя в моем, да, именно что в моем доме, как хозяева. Я тут главный, на меня люди смотрят, путь и крестьяне крепостные. Какой я, к хренам, барин и дворянин, если позволяю такое? Я же дворянин? Должен быть им, как же иначе.

— Да не кручиньтесь, барин! — сказал Емельян.