Подобно обычным ежам, морские ежи сверху покрыты большим количеством игл, каждая из которых устроена как независимая «рефлекторная фигура».

Кроме твердых и острых игл, соединенных с известковым панцирем при помощи суставов и служащих для того, чтобы выставить лес копий перед любым приближающимся к нему предметом-раздражителем, у морского ежа есть мягкие, длинные иглы-присоски, снабженные мускулами и предназначенные для передвижения. Кроме того, некоторые морские ежи имеют четыре вида клешней, распределенных по всей поверхности панциря, каждый — с собственным назначением (клешни для чистки, приема пищи, захвата и поражения ядом).

Хотя некоторые «рефлекторные фигуры» действуют в связке, работа каждой из них совершенно самостоятельна. Так, реагируя на одно и то же химическое раздражение, исходящее от врага морского ежа — морской звезды, — иглы складываются, и вместо них в ход идут ядовитые клешни, вцепляющиеся в щупальца врага.

Таким образом, мы вправе говорить о «республике рефлексов», в которой, несмотря на полную независимость всех рефлекторных фигур, всё же царит абсолютный «гражданский мир». Это подтверждает тот факт, что для нападения на нежные щупальца звезды никогда не используются клешни захвата, применяющиеся, однако, при приближении любого другого предмета.

Во главе этого «гражданского мира» нет единого центра, как в человеческом организме, где даже острые зубы представляют собой опасность для языка, избежать которую позволяет включение в центральном органе признака восприятия — боли. Боль препятствует действию, которое может ее вызвать.

В республике рефлексов морского ежа, у которого нет надстроенного центра, «гражданский мир» оберегается иным способом. Это происходит благодаря наличию специального вещества — «аутодермина». В концентрированном виде он подавляет рецепторы рефлекторных фигур. В целом же его присутствие в коже ежа настолько ничтожно, что при легком соприкосновении с инородным предметом это вещество не оказывает никакого действия. Но если прикосновение охватывает два участка кожного покрова, его действие вступает в силу и препятствует проявлению рефлекса.

Очевидно, что окружающий мир республики рефлексов, которую представляет собой каждый морской еж, содержит множество воспринимаемых признаков, поскольку в ней много рефлекторных фигур. На основании того, что функциональные циклы работают совершенно обособленно друг от друга, можно утверждать, что эти признаки сохраняют полную изолированность.

Даже клещ, жизненные проявления которого, как было показано, в сущности, сводятся к трем рефлексам, стоит в этом отношении выше, так как его функциональные циклы не основаны на изолированных рефлекторных дугах, а имеют общий орган восприятия. И потому жертва в окружающем мире клеща, пусть даже и состоящая лишь из раздражений от масляной кислоты, осязания и тепла, может быть воспринята как некое единство.

Морской еж не обладает такой способностью. Воспринимаемые им признаки, состоящие из чередующихся тактильных и химических раздражений, образуют полностью изолированные величины.

Некоторые морские ежи, как показано на илл. 19а и 19b, одинаково реагируют движением шипов на любое затемнение горизонта, чем бы оно ни было вызвано — облаком, кораблем или настоящим врагом, то есть рыбой. Однако эти изображения недостаточно ясно передают окружающий мир морского ежа. У него нет зрительного пространства, и потому речь идет не о том, что внешнее затемнение служит для животного перцептивным признаком, а скорее о том, что тень действует на его светочувствительный покров как слабое прикосновение ватным тампоном. Изобразить это невозможно технически.

а

b

Илл. 19: а — cреда морского ежа; b — окружающий мир морского ежа

Даже если допустить, что у морского ежа все признаки, на которые реагируют разные рефлекторные фигуры, снабжены одним локальным знаком и потому каждый из них имеет разное местоположение, у нас не будет возможности связать эти места друг с другом. Из этого закономерно вытекает, что в таком окружающем мире отсутствуют признаки формы и движения, для которых требуется восприятие сразу нескольких точек в пространстве, — и это в действительности так.

Форма и движение появляются лишь в высших мирах восприятия. Мы, однако, исходя из собственного опыта в нашем мире, привыкли думать, что форма — это признак, присущий предмету изначально, а движение прилагается к нему как побочное явление, вторичный признак. Между тем в окружающих мирах многих животных это не так. В них покоящаяся и движущаяся формы не просто разделяются как два вполне не зависимых друг от друга признака, но движение может выступать в качестве самостоятельного признака и без формы.

На илл. 20 мы видим галку, которая охотится на кузнечиков. Галка совершенно не способна увидеть неподвижно сидящего кузнечика и хватает его лишь тогда, когда он прыгает. Предварительно мы можем предположить, что галке хорошо известна форма неподвижного кузнечика, но она не распознается как некая целостность из-за пересекающихся травинок, подобно тому как мы в ребусе лишь с трудом различаем знакомые очертания. Согласно такой гипотезе, лишь во время прыжка форма освобождается от заслоняющих ее смежных образов.