Жужжание платформы, которую Тесса подняла сзади над ее головой.

— В чем дело? — спросила Шеветта.

— Наблюдай за проездом.

Шеветта подвинулась поближе к экрану. Палуба, нависшая над песком… Пространство между их домом и соседним… Проезд. И машина Карсона, прямо там.

— Дерьмо, — сказала Шеветта, когда изображение «лексуса» сменилось изображением пространства между домами с другой стороны, а потом панорамой камеры из-под палубы.

— Стоит там с 3:42. Палуба…

— Как он меня нашел? Между домами…

— Сетевой поиск, наверно. Сличение образов. Кто-то скачивал фотографии с вечеринки. Ты была на нескольких.

«Лексус» в проезде. Пустой.

— Где он?

Между домами… Под палубой…

— Без понятия, — сказала Тесса.

— А где ты?

Еще раз палуба. Посмотришь на такое, и начнут мерещиться вещи, которых нет. Она опустила взгляд на хлам, заваливший стойку, и увидела там мясницкий тесак в фут длиной, лежащий в остатках шоколадного торта, лезвие все залеплено засохшим кремом.

— Пролетом выше, — сказала Тесса. — Тебе лучше подняться.

Шеветта вдруг замерзла в своих коротких велосипедных шортах и майке. Ее охватил озноб. Перешла из кухни в гостиную. Предрассветная серость сквозь стеклянные стены. Англичанин Йен лежал, растянувшись, слегка похрапывая, на длинной кожаной кушетке, красный светодиод на стоп-кадр-костюме помигивал на его груди. Нижняя часть лица Йена всегда казалась Шеветте не в фокусе; зубы неровные, цвет лица такой, будто он слегка навеселе. Чокнутый, считала Тесса. И он никогда не менял костюм, в котором спал сейчас; шнуровал его туго, как корсет.

Что-то пробормотал во сне и повернулся на бок, когда она прошла мимо.

Она стояла в нескольких дюймах от стекла, ощущая сырость, которой тянуло снаружи. На палубе — ничего, только призрачный белый стул, пустые пивные жестянки. Где же он?

Лестница на второй этаж была винтовой, клиновидные ступени из очень толстой доски закручивались вокруг металлической стойки. По этой лестнице она и пошла, углеродно-волоконные педальные скобы в подошвах туфель клацали при каждом шаге.

Тесса ждала на самом верху, стройная белокурая тень, утопленная в мохнатом пальто, которое, как знала Шеветта, при солнечном освещении было темно-оранжевым.

— У соседнего подъезда припаркован фургон, — сказала она. — Погнали!

— Куда?

— Вверх по берегу. Мой грант утвержден. Я не спала, говорила с мамой, и как раз ей об этом рассказывала, когда явился твой друг.

— Может, он просто хочет поговорить, — сказала Шеветта. Она однажды поведала Тессе, как он ее избил, и теперь сожалела об этом.

— Не уверена, что на это стоит надеяться. Мы уезжаем, о'кей? Видишь? Я упаковалась. — Раздутый ромб мешка со съемочной техникой, свисающий с плеча, шлепал по бедру.

— А я нет, — сказала Шеветта.

— А ты и не распаковывалась, помнишь? — что было правдой. — Мы выйдем с тобой через палубу, обогнем дом Барбары, и сразу в фургон: считай, мы свалили.

— Нет, — сказала Шеветта, — давай всех разбудим, включим внешний свет. Что он нам сделает?

— Не знаю, что он сможет нам сделать. Но он всегда сумеет вернуться. Теперь он знает, что ты живешь здесь. Тебе нельзя оставаться.

— Я не думаю, что он снова захочет мне навредить, Тесса.

— Ты хочешь с ним жить?

— Нет.

— Ты приглашала его сюда?

— Нет.

— Хочешь с ним повидаться?

Колебание.

— Нет.

— Тогда тащи свою сумку. — Тесса прошла мимо нее, толкнула, прокладывая путь мешком. — Живо, — добавила она, уже спускаясь по лестнице.

Шеветта открыла было рот, чтобы что-то сказать. Повернулась, пошла на ощупь вдоль коридора к двери в свою комнату. Бывший чулан, вот чем было это помещение, хотя внутри попросторнее, чем в некоторых домах на мосту. Когда открывалась дверь, на потолке вырастал льдистый купол. Кто-то вырезал толстый шмат пены размером с ширину пола и занимавший около половины узкого пространства без окон, между изысканной стойкой для обуви из какой-то светлой твердой тропической древесины и плинтусом из того же материала. Шеветта никогда не видела изделий из дерева, столь надежно собранных. Весь дом был такой под слоем брошенного скарба, и она часто гадала, кто жил здесь раньше и что он и чувствовали, зная, что уезжают. Кем бы они ни были, судя по обувной полке, туфель у них было больше, чем у Шеветты за всю ее жизнь.

Ее рюкзак валялся на краю узкой кровати из пены. Как и сказала Тесса, все еще нераспакованный. Хотя открытый. Косметичка со всякой всячиной брошена рядом. Старая байкерская куртка Скиннера висит над кроватью, плечи расправлены и сидят уверенно на резных деревянных плечиках. Некогда черная конская кожа вытерлась и стала почти серой. Куртка старше тебя, сказал он однажды. Новые черные джинсы на перекладине рядом с курткой. Она стянула их вниз и скинула с ног велотуфли. Надела джинсы поверх шорт. Достала черную водолазку из раскрытой пасти рюкзака. Ощутила запах чистого хлопка, натянув ее через голову, — она все постирала, еще у Карсона, когда решила, что уйдет от него. Поставив ногу на край кровати, зашнуровала шипованные штурмовые ботинки; обошлась без носков. Встала и сняла куртку Скиннера с плечиков. Куртка была тяжелой, как будто помнила тяжесть лошади. Надев ее, Шеветта почувствовала себя в большей безопасности. Вспомнила, как всегда ездила в ней по Сан-Франциско, несмотря на ее изрядную тяжесть. Как броня.