— Говоришь по-испански? — сказано на мадридском наречии, не звучавшем на его устах долгие годы.

Мальчик ставит пустой стакан рядом с первым и смотрит на человека. Страха в нем нет.

— Люди, которые на меня напали, — это были твои друзья? — приподняв одну бровь. Совсем ничего.

— Сколько тебе лет?

Старше, думает человек, своего эмоционального возраста. Намек на сбритую щетину в уголках верхней губы. Карие глаза чисты и безмятежны.

Мальчик разглядывает два пустых пластиковых стакана на исцарапанной металлической стойке. Поднимает взгляд на мужчину.

— Еще? Ты хочешь пить еще?

Мальчик кивает.

Человек делает знак итальянцу за стойкой. Снова поворачивается к мальчику.

— Тебя хоть как-нибудь зовут?

Ничего. Ничего не меняется в карих глазах. Мальчик глядит на него так спокойно, как может глядеть мирный пес.

Окруженная горками фруктов серебряная соковыжималка коротко хлюпает. Наструганный лед вбивается миксером в мякоть. Итальянец переливает напиток в пластиковый стакан и ставит его перед мальчиком. Мальчик смотрит на сосуд.

Человек двигается на скрипящем металлическом стуле, его длинное пальто покоится складками, как крылья отдыхающей птицы. У него под рукой, тщательно вычищенный, спит клинок, свободно качаясь в своих магнитных ножнах.

Мальчик берет стакан, открывает рот и вливает густую смесь льда и фруктовой мякоти прямо в горло. Задержка в развитии, думает человек. Синдром трагической матки города. Жизненные сигналы искажены химикатами, недоеданием, ударами судьбы. И все-таки он, как и все остальные, как и сам человек, существует в точности так, в точности там и в точности в тот момент времени, как, где и когда он задуман существовать. Это дао: тьма внутри тьмы.

Мальчик ставит пустой стакан рядом с двумя другими.

Человек выпрямляет ноги, встает, застегивая пальто.

Мальчик протягивает руку. Два пальца прикасаются к часам, которые человек носит на левом запястье. Рот мальчика приоткрывается, будто он хочет что-то сказать.

— Время?

Что-то шевелится в лишенных выражения карих безднах глаз мальчика. Часы старинные, добыты у специалиста-дилера в одной из укрепленных аркад Сингапура. Это артиллерийские часы. Они говорят человеку о сражениях иных времен. Они напоминают ему о том, что любое сражение однажды станет таким же смутным воспоминанием и что лишь мгновение имеет значение, что мгновение абсолютно.

Познавший истину воин идет в битву, как на похороны любимой, да и как может быть иначе?

Мальчик наклоняется вперед; то, что таится в его глазах, видят только часы.

Человек размышляет о тех двоих, оставленных им этим вечером на мосту. Охотники в своем роде, отныне для них охота закончилась. И этот, третий, следующий за ними по пятам. Чтобы подбирать объедки.

— Тебе нравится?

Никакой реакции. Ничто не способно сломать концентрацию, связь между тем, что всплыло из бездн глаз мальчика, и аскетическим черным циферблатом наручных часов.

Дао делает ход.

Человек расстегивает стальную скобу, скрепляющую браслет. Он отдает часы мальчику. Он делает это, не раздумывая. Он делает это с той же бездумной уверенностью, с какой чуть раньше убивал. Он делает это, потому что так нужно, потому что так правильно поступить; потому, что жизнь его бьется в такт с дао.

Нет никакой нужды прощаться.

Он уходит от мальчика, оставленного навеки в созерцании черного циферблата и стрелок.

Он уходит сейчас. Мгновение — в равновесии.

Райделл все-таки сумел настроить бразильские очки на фрагмент схемы Сан-Франциско, но ему еще требовалось узнать от Кридмора, как добраться до гаража, где они собирались оставить «хокер-аиши». Кридмор, разбуженный Райделлом, казалось, не сразу уяснил, кто такой, собственно, сам Райделл, но похвально быстро начал соображать. Взяв консультацию у сложенной пополам визитной карточки, извлеченной из «часового» кармана джинсов, он четко разузнал, куда нужно двигать.

Это было старое здание в районе, где подобные строения обыкновенно преображались в резиденции, но густота колючей проволоки намекала, что эта территория до сих пор не обуржуазилась. Вход контролировала пара «шкафов» со значками фирмы «Универсал», занимавшейся в основном обычной охраной промышленных объектов. «Шкафы» размещались в офисе у ворот и смотрели канал «Реальность-1» на плоском экране, подпертом огромной стальной пластиной, у которой был такой вид, будто по каждому ее квадратному дюйму прошлись большим отбойным молотком. Одноразовые кофейные чашки и пищевые контейнеры из белой пены. Все это показалось Райделлу по-домашнему родным, и он прикинул, что скоро там должна быть пересменка, в семь утра. Не такая уж дурная, наверное, работенка, бывает и хуже.