Генерал Прохоров задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола.

— Да, приятель, — сказал он после довольно тягостной паузы, — ты, пожалуй, прав. Уж больно ты шустрый… Так что не обессудь: если не договоримся, живым ты отсюда действительно не выйдешь.

— Мы, — спокойно поправил Слепой.

— Что?!

— Мы не выйдем отсюда живыми, товарищ генерал-лейтенант. Человек вы немолодой и в горячем деле последний раз участвовали, наверное, лет двадцать назад. А то и все тридцать. Звукоизоляция тут у вас превосходная, я в этом убедился, пока торчал в коридоре, или в приемной, или что там у вас за этой дверью… На то, чтобы прикончить вас голыми руками, мне потребуется секунды полторы. Потом я возьму у вас в столе пистолет — он ведь там имеется, верно? — и попытаюсь пробиться на волю. Шансы у меня невелики, но все-таки побольше ваших.

Генералу Прохорову стоило неимоверных усилий не потянуться к верхнему ящику стола, где у него действительно хранился именной «стечкин». Не сделал он этого только потому, что понимал: собеседник не хвастается и не блефует, он и впрямь способен сделать то, о чем говорит, причем провернет он эту операцию, даже глазом не моргнув. И если он хотя бы наполовину так хорош, как расписывал его Потапчук, ему, скорее всего, удастся уйти отсюда живым и невредимым, потому что здесь все-таки дача, а не секретный правительственный объект. «Вот те на, — подумал Павел Петрович. — Надо же было на старости лет сесть в такую лужу!»

— Но я полагаю, что мы договоримся, — правильно оценив нехорошее молчание, наступившее после его угрозы, продолжал Слепой. — Потому что я заинтересован в сотрудничестве не меньше вашего. В конце концов, куда я пойду? Выполнять мелкие случайные заказы? Работать на побегушках у вчерашних уголовников, которые живы только потому, что у нас с Потапчуком не дошли до них руки? Года мои не те, да и квалификацию терять не хочется. Словом, на мой взгляд, нам остается только выяснить вопрос с оплатой, а остальное и так ясно.

Генерал поморщился, заглянул в пустой стакан с остатками остывшего чая на дне, снова побарабанил пальцами по столу, изображая сомнения, которые были притворными только наполовину.

— Даже не знаю, — сказал он наконец. — Ей-богу, не знаю, что и думать. Вроде подходишь ты мне по всем параметрам, но… Уж больно ты, братец, самостоятельный, независимый слишком…

— А что, у нас в стране возник дефицит оловянных солдатиков? — изумился Слепой. — Мне-то как раз казалось, что вам нужен человек, который не будет выходить на связь каждые полчаса и консультироваться с вами по поводу каждого своего шага.

— Да не в этом дело! — с досадой отмахнулся Прохоров. — Я же ясно сказал: слишком независимый. Чересчур. Вот, скажем, Потапчук… Он ведь, как ни крути, тебя пригрел, можно сказать, человеком сделал. Он тебе доверял, как самому себе, а ты воспользовался этим и шлепнул его, как мишень в тире.

Губы Слепого дрогнули, искривившись в подобии пренебрежительной усмешки. Генерал спохватился, поняв, что говорит что-то не то. Действительно, было похоже, что он просит — не требует, а вот именно просит, чуть ли не на коленях вымаливает — у этого киллера каких-то гарантий и даже, кажется, утешений: дескать, не волнуйтесь, товарищ генерал, все будет в порядке. Я на вашей стороне, а Потапчук — это так, эпизод, мелочь, на которую не стоит обращать внимание…

— Я вынужден повторить, — сказал Слепой, — что генерал Потапчук не был мне ни родственником, ни другом, ни даже отцом-командиром в привычном, армейском понимании этого слова. Тоже мне, батяня-комбат… Я выполнял его приказы и получал за это деньги. А его последний приказ звучал примерно следующим образом: временно поступить в распоряжение того-то и того-то — то есть в ваше распоряжение, товарищ генерал-лейтенант, — и беспрекословно выполнять приказы временного куратора. А вы приказали — помните что? Правильно, убрать генерала Потапчука. Я выполнил оба приказа — и его, и ваш, — а вы, кажется, недовольны. И я никак не пойму, в чем тут дело. То ли вы отдали свой приказ необдуманно и уже об этом жалеете, то ли просто пытаетесь торговаться, чтобы заставить меня работать за здорово живешь…

Генерал Прохоров протянул руку к тумбе стола, секунду подержался за ручку верхнего ящика — просто так, чтобы вернуть самоуважение, — а затем с грохотом выдвинул средний и, вынув оттуда, небрежно швырнул на стол перед наемником толстую пачку стодолларовых купюр. От удара о скользкую полированную поверхность деньги разлетелись широким веером, который накрыл добрую треть обширного генеральского стола. Слепой даже бровью не повел, словно и вовсе не заметив оскорбительного поведения Павла Петровича. Он снова сбил деньги в аккуратную стопку, постучал ею об стол, подравнивая, а потом, к удивлению и возмущению Павла Петровича, принялся деловито пересчитывать. Считал он быстро и ловко, как машина, но денег было много, и процесс затянулся почти на целую минуту. Закончив, этот нахал полез в карман, извлек оттуда аптечную резинку (у Павла Петровича глаза полезли на лоб, когда он это увидел), согнул толстую пачку пополам, туго перетянул резинкой, сунул в боковой карман кожанки, а карман застегнул на «молнию». После чего поднял голову и молча, с подчеркнутым вниманием уставился на генерала.

— Полегчало? — не скрывая сарказма, осведомился тот.

— Думаете, я жадный? — сказал Слепой. — Ничего подобного! Знаете, что отличает профессионала от дилетанта? Наличие твердых принципов! Договоренности должны неукоснительно соблюдаться, заказы выполняться, а работа — оплачиваться. В противном случае мы погрязнем в хаосе, по сравнению с которым и горбачевская перестройка, и девяносто первый год, и весь последовавший за ними бардак покажутся детским лепетом…

— Твоя философия меня не интересует, — резко оборвал его разглагольствования Павел Петрович. — Принципы у него, видите ли… Я не понял, ты согласен работать или нет?