— Послушай, Ираклий, — поддавшись внезапному порыву, сказал он, — ты хотя бы представляешь, что мы все сейчас делаем?

Полковник Габуния затянулся сигаретой — глубоко, так, что красный огонек, разгораясь все ярче, подкрался совсем близко к его пышным усам, — и, отвернувшись от Скорикова, некоторое время смотрел в забрызганное растаявшим снегом окно. Там, за окном, уже выстроилась вторая линия обороны: грузинский спецназ с автоматами на изготовку стоял редкой цепью, повернувшись спинами к американской морской пехоте. «Уазик», в котором сидели полковники, очутился между двумя шеренгами вооруженных людей, в запретной зоне, куда без специального пропуска не посмела бы залететь даже птица. За грузинской цепью, частично скрытые пеленой разгулявшейся непогоды, серыми приземистыми призраками проползали бронетранспортеры.

— Не знаю, Миша, что здесь делаете вы, — откликнулся наконец Ираклий Самсонович, подчеркнув интонацией слово «вы», — а я просто стою на стреме. Помнишь, как в училище, когда по ночам лазили на кухню жарить картошку?

— М-да, — неопределенно произнес Скориков, не зная, как ему реагировать на такой, с позволения сказать, ответ. — Картошку… Знаешь, я бы дорого дал, если бы этот летающий гроб действительно был загружен картошкой. А так… Черт его знает, вдруг это какие-нибудь ядерные отходы?

— Нет! — мгновенно оживившись, засверкал черными глазами весельчак Габуния. — Это не отходы! Это то самое ядерное оружие Саддама, которое их эксперты до сих пор ищут по всей пустыне. Они его ищут там, а оно уже тут, слушай! Какой сюжет, а?!

— А смысл? — уныло спросил Скориков, который за долгие годы их знакомства с грехом пополам научился понимать, когда Ираклий Самсонович шутит, а когда говорит серьезно, но вот соль его шуток мог уловить далеко не всегда — примерно три раза из десяти, а то и реже.

— Зачем смысл? — удивился Габуния. — Люди пошутили, слушай, при чем тут какой-то смысл?

На аэродром вдруг накатилась волна густого плотного рева, и, задрав голову, Михаил Андреевич увидел стремительно промелькнувшие в серой ненастной дымке прямо над их головами стреловидные силуэты истребителей-бомбардировщиков. Их было три — ровно на три больше, чем позволяли международное право и сложившаяся в данном регионе напряженная обстановка. Даже ядерное оружие (нет, ну что за дурацкие шутки у этого Габуния?) вряд ли стоило того, чтобы гнать сюда с военной базы в Турции звено реактивных самолетов и соединение военных кораблей, которые, невидимые отсюда, издалека грозили грузинскому берегу жерлами палубных орудий и расчехленными ракетными батареями.

Габуния со скрипом приоткрыл треугольную форточку и выбросил наружу коротенький окурок. В машине было холодно, и в сочетании с этим густая табачная вонь казалась особенно отвратной. «Сумасшествие какое-то, — подумал полковник Скориков, наблюдая за процессом разгрузки загадочных брезентовых кубов. — А главное, все в курсе. Грузины в курсе и дали «добро», Москва тоже в курсе, не говоря уже о Белом доме… Одни абхазы не в курсе, но их дело — сторона, пускай сидят и помалкивают в тряпочку, пока их никто не трогает. Главное, чтобы в курсе были заинтересованные стороны… Только вот в курсе чего?»

«Из этой командировки ты вернешься генералом, — сказал ему на прощанье генерал-майор Прохоров. — Работа несложная, но ответственная. Ты там просто для страховки, но не воображай, что это дает тебе право расслабиться. Наоборот, приятель, совсем наоборот! Самые пакостные пакости как раз и происходят тогда, когда все вроде схвачено, все согласовано и расписано как по нотам. Вот тут-то, бывает, и вылезет какой-нибудь доморощенный виртуоз со своей собственной партитурой. Так что смотри в оба, полковник, а главное — старайся ни во что не совать нос».

Вот так — не больше и не меньше. С одной стороны, не расслабляйся и держи ухо востро, поскольку за исход операции отвечаешь головой. А с другой — ни во что не суйся. Хорошенькое дело! И при этом абхазы еще имеют наглость быть чем-то недовольными. Знают они, заметим в скобках, ровно столько же, сколько и полковник Скориков (без пяти минут генерал, напомнил он себе, но это напоминание, как ни странно, ничуть его не воодушевило), но при этом, ничего не зная, ни за что и не отвечают. Как, впрочем, и Ираклий. Ему-то что? Почему бы не обеспечить безопасность груза там, где на него заведомо никто не покусится? Это ведь не ему, а полковнику Скорикову предстоит тащить эту растреклятую колонну (шесть большегрузных фур, с ума сойти можно!) сначала через Кодорское ущелье, а потом — мама дорогая! — через всю Чечню…

Впрочем, по поводу Кодорского ущелья и Чечни генерал Прохоров тоже высказался вполне определенно — в том смысле, что немытых воинов ислама взяли на короткий поводок. Но при этом он, опять же, не скрывал (а если б даже и скрывал, так не надо быть семи пядей во лбу, чтобы об этом догадаться), что на короткий поводок взяли только тех, кого смогли, до кого сумели дотянуться. И что в итоге? В итоге — шесть двадцатитонных фур на горной дороге, два бронетранспортера и два грузовика с солдатами в качестве сопровождения плюс командирский «уазик», в котором, как явствует из его названия, поедут отцы-командиры. А кругом — горы, в которых полным-полно всякой швали. И вся эта шваль, что характерно, вооружена до зубов…