Ну, и дела! Солдаты — сутенеры, полковая проституция во плоти! Женой своей торговать — это же надо такое придумать![2] Я вернулся в роту и рассказал Петровичу.

Соколов помрачнел.

— Давно за ним присматриваю! Все ж не подвела меня чуйка. Вы офицерам не говорите. Мы его сами накажем. По-свойски.

Прокопыч, как чувствовал, неделю не появлялся в казарме. Затем притащился. С ним церемониться не стали. Уволокли в чулан и так отходили, что он попал в полковой лазарет. Последствий не было. Ротный закрыл глаза на самоуправство. Да и расправа случилась накануне отправки всего батальона в Дарьяльское ущелье для расчистки Военно-Грузинской дороги от снега. Традиционная вылазка, как мне поведали сослуживцы.

Рота повеселела. Хотя поход ожидался трудным, появлялся шанс обрести суррогат свободы. Месяц, два в горах, жизнь не солдат, а почти вольных — это больше всего привлекало людей, уставших от однообразия. Их не пугала тяжелая работа, суровые ночевки в снегу, в метелях и под дождем, возможные нападения лезгинов. Я же не знал радоваться или горевать. Разлучаться надолго с Тамарой не хотелось. И трудности страшили. Насмотрелся на переход из Закавказья. На Крестовский, на Терек, на скалу Пронеси Господи. Зимой там жуть что творится. Была бы перспектива возможной выслуги, тогда — другой расклад. А так… Скорее отморожу себе все на свете, чем в унтеры выбьюсь.

Перед отправкой прибыл какой-то незнакомый мне генерал. Батальон построили покоем. Генерал, кутаясь в длинную шинель под пронзительным январским ветром, произнес напутственную речь. Среди прочего бла-бла-бла сказал:

— Бдительности не терять! Ружья держать под рукой! Балует хищник на Линии и на дорогу прорывается малыми партиями!

Завершил свое выступление так:

— Разжалованные есть?

Из строя вышло полтора десятка человек. Построились. Я вместе с остальными.

Генерал прошел вдоль ряда. Уставился на меня тяжелым взглядом.

— Декабрьский?

— Никак нет, Вашество! Я ноябрьский.

Генерал дернулся как от удара. Закрутил головой в поисках того, кто подскажет, что значит сия выходка. Бочком-бочком ретировался, не сказав ни слова.

Чего испугался? Я всего лишь пытался сказать, что не декабрист какой-то, помешавший выспаться господину Герцену, а разжалованный в солдаты по решению Военного суда в ноябре месяце. Если по советским законам из будущего, вполне себе нормальный зэк, осужденный не по расстрельным статьям 58–1б и 58–2, а всего лишь 58–10. Безобидный балабол, за метлой не следящий.

… Ассоциации с суровой довоенной Совдепией укрепились в ближайшие месяцы. А как им не укрепиться, коли с лопатой не расстаешься с раннего утра и до глубокой ночи, как в сталинских трудлагерях на стройках народного хозяйства? Так запаршивел, что попадись мне на глаза любые бани — хоть тифлисские, хоть по-черному из русской глубинки, — скомандовал бы батальону «В атаку!», позабыв, что уже не офицер. Каждый день пробивая для почтовых карет дорогу от чугунного моста через Терек до Владикавказа, забыв, что такое ночлег в тепле и двухразовый прием горячей пищи, вкусил сполна экзотики зимней походной жизни. Об этом кошмаре мечтали мои сослуживцы? С каждым днем смотрел на их затухающий энтузиазм и приходил к неутешительной мысли: бойтесь своих желаний… Вслух ее не озвучивал.

Ночевки на Военно-Грузинской дороге в феврале-марте — кошмар во плоти. С дровами был огромный затык. Кругом голые скалы. Ни кустика, ни деревца. Хорошо, если удастся раскопать из-подо льда какую арбу, попавшую под завал лет десять назад. Тогда — праздник. Можно и горячего поесть, и вещи просушить, и подремать, подставляя промороженные до костей части тела благодатному огню. Отдых в казарме при редуте Дарьял, в которую солдаты набивались как сельди в бочке, превратился в манну небесную. Иногда выпадало провести ночь прямо в снегу у дороги, в какой-нибудь теснине, зажатой скалами. Правильно сказал один путешественник: кто хоть раз видел Дарьяльское ущелье, тот его никогда не забудет.

Когда тропинки в ближайших горах немного освободились от снега и стали более-менее проходимыми, ротный не выдержал:

— Сделаем короткую вылазку на правый берег и заготовим себе дров.

Рота вооружилась топорами и, переправившись через Терек, начала подъем. Про ружья не забыли: местные осетины, покорившись лет десять назад, продолжали «шалить». Недаром у них родилась поговорка: что находим на большой дороге, то нам послано Богом.

— Бывали здесь, Константин Спиридонович? — спросил меня молоденький юнкер, которому был поручен мой взвод.

Он кивнул за спину, показывая на еще не взбесившийся Терек. Пройдет несколько месяцев, и во время наибольшего таяния снегов рев бушующей реки станет ужасным. Она скроется из глаз в водной пыли, и лишь неистовый грохот увлекаемых течением камней подскажет, где рвется на чеченское плоскогорье стремительный поток.

— Много раз проезжал, Ваше благородие! Видите развалины замка на одинокой мрачной скале?

— Трудно не заметить.

— По преданию, это башня царицы Тамары. По-другому — обитель Демона.