Ричард тяжело вздохнул и потер рукой лоб.

– Для меня, ребенка, ночное путешествие было сродни увлекательному приключению. Я до сих пор помню, как шелестела у меня под ногами мокрая от росы трава и какой огромный желтый диск луны был в ту ночь. Признаться, я немного боялся разных метавшихся теней, но все-таки шел – уж больно любопытно мне было взглянуть на то, как веселятся взрослые.

Ричард замолчал и посмотрел в окно.

– В моей жизни бывали минуты, когда мне хотелось, чтобы в ту ночь блеснула молния и ослепила меня навсегда – тогда бы я не увидел того, что мне довелось увидеть, заглянув в окно этого злополучного павильона. Я увидел на столе опрокинутые кувшины с вином и перевернутые блюда с яствами: можно было подумать, что в павильоне веселились не люди, а свиньи. Потом я увидел ковры и разбросанные по полу бархатные подушки, которым самое место было бы в султанском гареме.

Ричард кашлянул, а потом перешел на шепот.

– И вдруг я увидел обнаженные мужские и женские тела, лежащие на полу парами и по три сразу, которые переплелись между собой, словно змеи в клубке. А потом я увидел свою мать с мужчиной, который не был моим отцом, а вслед за тем заметил и отца, который находился в объятиях незнакомой мне женщины.

– Бог мой, Ричард, представляю, какой это был для тебя удар! – тихо сказала Элисса, поднимаясь с места, чтобы подойти к мужу. Встав рядом с ним на колени, она нежно его обняла.

Все это время Ричард сидел неподвижно как статуя, но когда Элисса обняла его, немного оттаял, прерывисто вздохнул и посмотрел на жену.

– Когда я все это увидел, меня в прямом смысле стошнило, – признался он. – Спотыкаясь, на подгибающихся ногах, я пошел назад к дому. Я был до такой степени потрясен увиденным, что не мог в полной мере осознать того, чему стал свидетелем.

На следующий день родители вели себя как ни в чем не бывало – они снова превратились в добропорядочных леди и джентльмена и в присутствии слуг рассуждали о морали, добронравии и благородстве. Тем не менее их ночная, тайная жизнь наложила отпечаток на их существование и так или иначе проявлялась в их другой, повседневной жизни, предназначавшейся для взоров окружающих – надо было только уметь подмечать. И я этому научился – стал замечать многозначительные, брошенные вскользь взгляды, которыми они обменивались со своими друзьями.

– О, Ричард, мне так совестно, что я проникла в твои тайны… – прошептала Элисса.

Ричард ответил ей печальным взглядом.

– Позже я понял, что это был способ, с помощью которого им удавалось поддерживать свой неудачный, без любви, брак. В соответствии с негласным договором каждый из них мог заводить себе любовника или любовницу, чтобы достичь физического удовлетворения – это вместо духовной близости, которой они были лишены. Дальше – больше. После того как умерла моя мать, отец, что называется, пустился во все тяжкие и перестал соблюдать даже те немногие правила приличия и осторожность, о которых они договорились с матерью. Поэтому, когда говорят, что он соблазнил жену моего дяди, я не смею этого отрицать и, более того, готов в это поверить.

Ричард тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.

– Должен сказать, – добавил он, – что если бы Седжмор упомянул о том, что я тоже участвовал в этих ночных оргиях, я бы нисколько этому не удивился.

– Между прочим, он на это намекал, – сказала Элисса.

– Дьявольщина, я так и знал! – воскликнул он. – Скажу только, что тогда я был всего лишь несмышленым ребенком.

– Я все время об этом думала… Тебя к этому принудили?

– Нет, Элисса, нет, – произнес Ричард. – Я в этом не участвовал. Наблюдал, видел – да, но не участвовал. Конечно, мои родители были людьми распутными – кто же спорит? – но и они не были до такой степени циничными, чтобы принудить меня участвовать в свальном грехе.

– Ты как-то упоминал, что тебя лишили детства.

– Не в этом смысле, Элисса, не в этом смысле…

Ричард накрыл ладонями ее руки, и маска светского, видавшего виды, уверенного в себе человека вдруг исчезла с его лица – ее смыли полившиеся из его глаз светлые слезы раскаяния.

– Элисса, с меня было довольно это видеть!

Элисса прижалась к нему и поцеловала его в лоб.

– Не спеши, любовь моя, не спеши, – попросил он, – я еще только вылупляюсь из тухлого яйца своего детства, и этот процесс настолько сложный и болезненный, что его нельзя подгонять.

Взглянув в ее исполненные сочувствия глаза, Ричард впервые в жизни осознал, что он не одинок и на свете есть женщина, которая о нем беспокоится. Прерывающимся от сдерживаемых рыданий и волнения голосом он произнес:

– Ты мне нужна, Элисса. Ты и Уил – это лучшее, что есть у меня на этом свете. Я бы скорее убил себя, нежели причинил кому-нибудь из вас боль. Прошу простить меня за все мной содеянное, что могло заставить тебя меня возненавидеть!

– Возненавидеть тебя? – в изумлении повторила Элисса. – Но это не так, я не испытываю к тебе ненависти! Дорогой ты мой! – вскричала она, награждая его теплой, любящей улыбкой. – Неужели ты ничего не понимаешь? Ведь я была опечалена вовсе не тем, что меня сжигала ненависть к тебе.

Не было во мне ненависти к тебе – и нет! Во мне была только любовь… Просто я думала, что слишком сильно тебя люблю, даже чрезмерно!

В глазах Ричарда проступило недоумение.

– Удивительное дело – Фос как раз считал, что ты меня боишься…

– Глупости, я не боюсь ни тебя, ни твоих чувств. Фос-то говорил не о тебе, он намекал на мою любовь, на силу моих чувств, которые, как слишком яркое солнце, способны испепелить и того, кого любят, и того, кто любит. Я, не скрою, боялась того, что моя любовь к тебе сделает меня слабой.