— Вы всех желающих собирались проверять? — хмыкнул я, не отрываясь глазами от приближающихся огней на земле.

— Да.

А что я хотел? Излюбленный приём местного штаба — ловля на живца. Что Меньшов рыбалит орден на меня, что, как выяснилось, Растеряшев на кабинет Гривасова.

— Много желающих оказалось? — спросил я не из интереса, а потому, что полковник, как мне казалось, ждал этого вопроса.

— Ни одного, — бросил Виктор Маркович и мне, на папку с делом, упала ключ-карта, — закроешь дело, кабинет будет твоим.

— Зачем он мне? — я аж обернулся, — я же морпех всё-таки, да и предпочёл бы другую комнату.

— Там вид из окна хороший, — усмехнулся Растеряшев.

Автограв наконец-то приземлился, и Виктор Маркович недвусмысленно попрощался:

— Увидимся, когда в деле появятся подвижки.

— Есть, — без воодушевления произнёс я и, прихватив папку с ключ-картой, полез наружу.

Ноги скрыпнули белоснежным ковром и коснулись пенобетона. Снег валил с такой силой, что за время короткого полёта укрыл землю приличным слоем.

Я поёжился, когда снежинки попали за шиворот. Приподнял воротник форменной куртки, и собирался захлопнуть дверь автомобиля, но Растеряшев наклонился ко мне и произнёс:

— Забыл сказать. Вам с Иллирикой Данактовной разрешено выезжать в город, — не успел я ответить, как он добавил: — сборы на аукцион согласовывай с Ерастовым, он там за вас отвечает.

Форма не спасала от холода. Мороз, несмотря на снег, только стал крепче и, стоило мне вылезти из автограва, вцепился в меня ледяными пальцами. По телу тут же пробежала дрожь. На волосы и ресницы налипли снежинки.

Выдохнул изо рта пар и, не нарушая запрет на использование силы, припустил бегом к крыльцу пансиона.

На снегу остались глубокие следы от берцев. Я взлетел по ступенькам. Дёрнул на себя дверь и ввалился в спасительное тепло.

— Ещё один снежный человек, — встретил меня раздражённый голос Родиона.

Сам он стоял у дальней стены, спиной ко мне, и копался в какой-то огромной коробке. Там что-то звякало и стукало.

— На улице снег стряхни, я уже устал полы вытирать, — добавил Родион.

— На кого ты там ворчишь? — из кухни показалась голова дяди Саши.

— На кого-то из твоих, — буркнул Соловьёв и стал оборачиваться.

— О, Ростислав, ты куда собрался? — воскликнул дядя Саша, когда я, выполняя просьбу Соловьёва, взялся за дверную ручку, — а ну стой.

По телу прошла волна его силы. Снег на форме и волосах стал таять. От меня пошёл пар.

— Вот и всё, — улыбнулся Ерастов, когда я оказался словно из сушки. — И не надо никуда ходить.

— Нет, а раньше ты так не мог? — взмахнул руками Родион. Он обернулся, и его лицо нахмурилось. — Я шесть раз уже полы вытирал, и за тобой тоже! А ты…

— А ты меньше критикуй меня и моих бойцов, — на губах дяди Саши заиграла ехидная улыбка, — говорил, что мы балбесы и неумехи? Вот, накаркал.

— Как есть балбесы, тьфу, — зло процедил Родион и якобы плюнул под ноги Ерастову. — Мстительные балбесы. Кого я только пригрел у себя в комнатах?

Он отвернулся и снова склонился над коробкой.

— Никакого уважения к чужому труду. Ничего, ничего, — бормотал Родион, — посмотрим кто кого. Подниму ценник раз в пять, мигом поумнеете.

— Что ты там ворчишь, Родька?

— Никакой помощи от вас, одно вредительство…

Ерастов знаками показал, что поговорит со мной позже, и я пошёл к себе в комнату на втором этаже. Берцы обыденно заухали по ступенькам.

— Да ладно тебе, Родь, что ты такое говоришь? — донеслось до меня на лестнице, — хочешь, я тебе ёлку нарядить помогу? Ну, хочешь?

Их перебранка осталась внизу. Стала неразборчивой. Дверь в нашу с Лирой квартирку щёлкнула замком, и я зашёл домой.

Бросил папку с делом на журнальный столик. Разулся, скинул верхнюю одежду и, оставшись в одних трусах, сунул ноги в резиновые тапочки.

Лиры в комнате не было. Её голос доносился из спальни Вареньки. Видимо, она кормила и укладывала дочку спать.

Не стал её отвлекать. Уселся в кресло и, не включая свет, прислушался. Тихий, мелодичный напев проникал в комнату через приоткрытую дверь. Полные любви интонации кружились вокруг меня. Ложились на плечи. Укутывали мягким одеялом нежности.

Раздражение на Растеряшева с его заданием улеглось, как по волшебству. Воспоминания о Гривасове отступили. Спрятались в тёмных закутках памяти. Даже досада на Фею и Мангуста за болтовню и сегодняшнее занятие исчезла.