В голове стало пусто и тихо, как в космосе. Только покой и нега звёздами мерцали в абсолютной темноте.

Дыхание моё стало глубоким и размеренным. Спина и плечи ощутили всю мягкость кресла. Ноги, давая отдых натруженным мышцам, вытянулись вперёд. Затылок коснулся подголовника, и я, вдруг, ощутил, что я дома.

Не дома, в смысле у себя в комнате, а ДОМА. Там, где любимая поёт колыбельную. Где громко смеются и шалят дети. Где пахнет пирогами, а кастрюля борща на плите исходит паром.

Там, где я разжигаю камин или чугунную печку, перед этим нарубив дров. Где верный тигродав, умостив голову на лапах, мерно стучит хвостом об пол. Где мурлычет кошка и ласково трётся о ноги…

Дом…

Наваждение прошло также, как и пришло. Неожиданно. Всего миг или два длился отпуск от реальности, но я ощутил, что усталость, как рукой сняло. Откуда-то взялась энергия. Появились силы и решимость на движение вперёд.

Взгляд сам скользнул к журнальному столику. Упал на папку.

Готов я встретиться с прошлым? Вновь пережить разочарование обманутого человека? Ощутить предательство того, кому доверял? А, самое главное, готов ли я снова пережить стыд за смерть Крылова и Гусева? Они погибли из-за меня, кто бы, что ни говорил. Гривасов убил обоих. Из-за меня.

Не поймите меня превратно. Я не сломался. Не растёкся разбитым яйцом по днищу адской сковородки, которое подогревает пламя. Не стал моралистом. Это невозможно при моей профессии.

Смерть преследует меня уже год. Идёт по пятам и заглядывает в лицо со всех сторон. Она пытается забрать меня, и я сопротивляюсь, но вокруг гибнут люди. По большей части враги. Злодеи, идущие против Империи и общества. Преступники, которые желают моей гибели.

Смертей так много, и не на поле боя, как на Тау Метам, а в обычной жизни, что начинаешь задумываться. Почему все обиды и разногласия решаются столь радикально? Хотят обвинить кого-то, выставить козлом отпущения — надо его убить. Скрыть следы преступления — убить следователя. Возникло разногласие меж аристократами? Дуэль до смерти.

Почему жизнь не ценят? Даже свою не ценят. Цепляются за какие-то призрачные интриги и шанцы. Говорят, что хотят лучшего будущего, но не ценят жизнь. Ни свою, ни чужую. А потом гибнут, когда встречают большую силу.

Пока что мне везло. Я был на стороне этой большей силы, и не жалею об их поражении. Не жалею что помог примерить врагам фанерный макинтош. Но кроме них гибнут и невиновные…

Как же я устал от морозного дыхания из-за плеча. От напрасных, лишних смертей….

Да, Крылов чуть не убил моего Деда из-за ревности. Они соперничали за руку бабушки. Пытался притеснять меня. Строил козни. Да я был уверен, что это он стоит за покушениями на меня. Что он человек Данакта Юдина, отца Лиры. Но он оказался не виноват, и я не хотел его смерти.

Вывести его на чистую воду. Доказать его причастность к покушениям. Посадить в тюрьму по справедливому обвинению. Этого хотел, потому и сотрудничал с Гривасовым. А он водил меня за нос, и втирался в доверие. А потом взял и убил Крылова, чтобы свалить на него вину за Гусева.

Гусев. Пётр Фадеевич. Перед глазами встала рыжая голова с острым взглядом… Живая, она тут же сменилась на мертвенно-бледную, словно гипсовая обрубовка. Гусева тоже убил Авнер Гривасов. Когда тот пытался поймать его.

Гусев вообще, оказался единственным, кто подозревал Гривасова. Если бы он тогда оказался сильнее…

Тогда человек Сарая был бы жив. Тот капитан, с которым я говорил на крыльце штаба. Он был бы жив, а я и Лира нет. Потому что Гривасов убил и этого капитана, и его сообщников. Устроил взрыв на фабрике мучных изделий. Но это произошло уже после убийства Гусева и Крылова…

Не знаю, стыд ли это, или что иное, но в груди поднималось какое-то мерзкое ощущение. Липкое, навязчивое, оно вызывало отвращение к себе самому. Вешало на меня ярлык мерзавца и негодяя. Плохого человека.

Вешало за то, что жив. Что иной раз думаю с облегчением о прошлом, тихо радуюсь, что всё сложилось, как сложилось. Что Лира и Варенька живы пусть и ценой чужих жизней…. За то, что я похож на Раксу и Сарая.

— Ростик, ты вернулся?

Голос любимой вырвал из омута тягостных мыслей. Её руки легли на мои плечи сзади. Водопад волос заструился по щекам и шее, а губы коснулись макушки.

Я пришёл в себя, как ото сна. Словно солнце распушило все лучи и разогнало ночную тьму. Озарило закрытые веки.

Поднял руку, приобнял Лиру и, задрав голову, поцеловал. Жадно, страстно, поцеловал. Она ответила тем же.

— Погоди, — она отстранилась и, включив мягкий желтый свет, обошла кресло, — люба мой, я…ничего себе татуировки.

— Ага, — улыбнулся я, наблюдая, как её взгляд скользит по моему телу, рассматривая линии-детекторы силы.

— Новая технология, недавно изобрели, — проговорила Лира в воздух и кивнула своим мыслям, — Лиза говорила, что хочет использовать.

Любимая посмотрела на меня, и в её глазах мелькнуло что-то странное, непонятное мне.