Что касаемо докладной, то здесь он заранее предвидел волну негодования, по поводу высказанных им в документе суждений. С чувством обречённой жертвенности вписывал абзацы тезисов, втайне надеясь, что изгнанный за вольнодумство с должности инструктора, успеет к осени достроить причал на озере и подновить кровлю в рыбацком домике.

Он почти закончил, когда зашипел выпускной клапан в барокамере командира, выравнивая давление.

— Арсений! — крикнул Ломов, услышав жужжание пневмопривода, поднимающего герметичную крышку и кряхтение майора, выбирающегося наружу, — Рули в каптёрку! Разговор есть!

Дерюгин некоторое время потоптался на месте, удивлённо матюкаясь по поводу подчинённых, дрыхнущих в противомоскитных лежаках с принудительным охлаждением. Наконец, решив, что для отмены команды «подъём», наверняка, имеется веский повод, принялся одеваться.

То, что командир спал не в обычном походном спальнике, а в барокамере, не являлось привилегией. Скорее медицинским показанием врачебной комиссии. Во время стычки с киборгами в санатории «Нарьян-Мар» он получил тяжёлые ранения, не совместимые с продолжением службы. Повреждённое лёгкое заменили на имплант, а левую руку, перебитую пулей в районе предплечья, ампутировали, вживив на её место нейропротез. Так же потребовалось хирургическое вмешательство в грудной и шейный отделы позвоночника.

Офицер, с десятью процентами заменённых органов, не являлся для спецслужб новинкой. Воспитать и подготовить высококлассного бойца — это долгий и трудоёмкий процесс, поэтому наличие имплантов и нейропротезов, особенно у руководящего состава, не дискредитировало сотрудника. Таких даже за киборгов не считали. Для получения подобной приставки к ВУС требовалось иметь не менее пятидесяти процентов заменённых органов. Так что майор по-прежнему считался человеком. Правда, корректная приписка в личном деле указывала, что отныне он «человек с повышенными возможностями». Имелось ввиду, что лёгкое получило дополнительные функции снабжения организма кислородом, а протезом он может запросто раздавить потенциальному противнику череп.

Если бы Дерюгин демобилизовался, то на гражданке особых проблем с новыми частями тела не возникло. Однако майор принял решение продолжить службу в КРБ и в этой связи возникли трудности. Для службы требовалась особая чувствительность и взаимодействие имплантов с нервными рецепторами. Здесь пока не удавалось достичь нормативных результатов. Нейропротез не находил с нервной системой необходимого взаимопонимания и врачи рекомендовали периодически отдыхать в специально разработанной для этого барокамере.

— О! — по достоинству оценил Дерюгин неубранный стол и, пройдя в угол, включил кофеварку, — Чего отмечали?

— Сам Зорин приходил знакомиться, — оторвавшись от рапорта, доложил прапорщик, — Знаешь такого?

— Само собой, — подтвердил майор, — Молодой, горячий, нетерпеливый. Кто-то наверху предложил назначить его главным экспертом по Зоне. Подозреваю, что решение оказалось ошибочным.

— У меня другое мнение, — высказал своё суждение Ломов, — Дело новое, а по словам Зорина, вообще, диковинное. Назначать главным какого-нибудь седого пердуна из Академии наук, значит превратить исследование в обычную подтасовку результатов. Старый конь, конечно, борозды не испортит, но и глубоко не вспашет. Этот молод и норовит не просто пропахать доверенный ему участок, но и засеять, заскородить, а после появления всходов, терпеливо окучивать, вплоть до созревания урожая. У него очень прагматичный подход. Не зря ему академика присвоили. Копытом бьёт, в бой рвётся. Давно он здесь?

— Месяца четыре. За это время успел затрахать мозги начальству, требуя форсировать подготовку и приступить к практическому исследованию аномалии с помощью имеющихся в наличии людских ресурсов. То бишь, задействовать нас.

Дерюгин, прихватив чашку с напитком и пакет с печеньем, подсел к столу, с любопытством косясь в лежащую перед инструктором бумагу.

— Угу, — подтвердил прапорщик, — Именно это он нам и пел половину ночи. Дескать, электроника не работает, а без неё исследования топчутся на месте. Плакался, что руководство завернуло третье заявление, в котором он требовал немедленно отправить группу в рейд, а его сделать командиром.

— Даже так? — удивился Дерюгин, запивая печеньки кофе, — Не знал. Я категорически против. Идти в рейд с учёными — это двойной риск. Мы не наседки, чтобы охранять цыплят. Случись что в походе и первыми окажемся виновными, что не обеспечили безопасность.

— Хочешь сказать, что рейд преждевременный?

— Сам по себе поход не выглядит опасным, — уточнил майор, — Я против присутствия учёных в наших рядах.

— А без них, что там искать? Нет, рассуди здраво. Если хотим разобраться с аномалией, то наличие учёных необходимо. Вот прикинь, найдём какой-нибудь артефакт и что с ним делать? Тащить сюда, чтобы «цыпы» изучали в своих лабораториях? О какой мобильности может идти речь? Застрянем ещё лет на пять, если с каждой безделушкой будем возвращаться. А если артефакт неподъёмный? Ждать, когда через шлюз пропихнут тягач с краном? Нет. Пусть идут. Всё, что встретится в пути фиксируют, измеряют, пробы берут, а когда вернёмся, нехай изучают, сколько душе угодно. Главное до города дойти и установить контакт с аборигенами.

— Надоело торчать в лагере? — спросил Дерюгин.

— Я — пенсионер, — ушёл от прямого ответа Ломов, — Мне торопиться некуда, а вот за вас обидно. Даже вино может прокиснуть, если его неправильно хранить.

— Чего не спрашиваешь, знал ли я о людях внутри аномалии?

— Ты не удивился, когда я упомянул город и аборигенов. Значит, в курсе.

— Логично, — кивнул майор, — Рапорт на бумаге пишешь, чтобы утечки не было?

— Во-первых, хочу со всеми посоветоваться. С тобой в первую очередь. Во-вторых, мнение инструктора никого наверху не интересует. Моя задача обеспечивать нагрузку на тренировках и контролировать процесс. Если группа решит поддержать инициативу Зорина, то на планшет переносить придётся кому-то другому. Тебе, например.