— Не волнуйся. Если что, я могу сразу его вырубить. Просто он об этом пока не знает.

Она усмехается, чуть расслабляется.

— С тобой мне никогда не страшно, мелиндо.

Входим в комнату.

Феанор стоит у окна, спиной к нам, смотрит в сторону зимнего сада. Вид у него задумчивый. Руки скрещены за спиной, осанка напряжённая, но гордая — типичное «я-не-винова-а-а-ат». Даже не делает вид, что замечает племянницу.

Лакомка хмурится.

— Дядя, почему ты напал на нашего гостя? Что ты устроил?

Феанор, не поворачиваясь, лениво скользит взглядом по стене, будто разглядывает узоры на обоях.

— Это не твоего ума дело, Люми, — бурчит он. — Я поговорю об этом с твоим муженьком-менталистом, когда он вернется.

Лакомка даже не моргает.

— Он уже тебя слушает.

Феанор резко поднимает брови, чуть ухмыляется, но в глазах мелькает раздражение.

— Так ты его жена или марионетка?

— Скажи ему, что он ходит по краю, — замечаю я. — И еще одно слово в подобном тоне — и вылетит за него.

Лакомка прищуривается, губы поджимаются, но злости в голосе нет — только ледяной укор.

— Мой муж передаёт: ещё одно дерзкое слово, дядя, и он тебя «выбросит за край». Дословно.

Феанор хмыкает, лениво поглаживая бороду, в его взгляде проблеск эмоции — раздражение. Но он не спорит.

— Тот сосунок-человечишка назвал мои уши ослиными, — тихо говорит Воитель, наконец решившись объясниться. — Поэтому получил культю на память. Я мог бы отрезать ему грязный язык, но тогда пришлось бы захватить и голову.

Лакомка кивает, в голосе облегчение:

— Значит, тебя спровоцировали? Фух. Правда же, дядя, проще говорить начистоту, а не грубить? Сейчас подойдёт наш телепат, и ты передашь ему воспоминание.

Феанор снова хмыкает, но не торопится возражать. Наигранное безразличие — альвы в этом хороши.

Лакомка открывает дверь, и в комнату входит Витя Смородин. Он оглядывается на Воителя боязно.

— Дядя, прошу, — ровно говорит Лакомка, жестом приглашая Воителя исполнить просьбу.

Витя встречается взглядом с Феанором — вежливо, но с внутренней настороженностью.

— Сударь, подумайте о том, что видели, — произносит он спокойно.

Феанор на миг задерживает взгляд на нём, в воздухе пробегает тонкая искра напряжения. Но в итоге он нехотя подчиняется, и через мгновение Витя перехватывает воспоминание. А затем делится с Лакомкой.

Я, всё ещё находясь в теле жены, мгновенно подхватываю переданный образ.

Перед глазами вспыхивает сцена. Семён Воробьёв с кривой ухмылкой бросает колкость, нелестно отзываясь об ушах Воителя. Мгновение — и Феанор выходит из себя. Вспышка гнева, движение быстрее мысли, мгновенный удар. Рука Воробьёва ещё в воздухе… но вот она уже на полу.

Я моргаю, возвращаясь в реальность. Ну и дурак же этот Воробьёв. Можно было бы подумать…

Вывод напрашивается само собой: всё это было подстроено. Семибоярщина не просто так выбрала Феанора — они знали его несдержанность, намеренно надавили на больное, рассчитывая, что он не выдержит. И не прогадали.

Зря я вообще взял Воителя в Кремль — он там не сдержался, и бояре тут же увидели его характер. Хотя, пофиг. Если бы не он, они нашли бы другого, кто сорвётся. Дело не в личности, а в самом факте — им нужен был повод.

Но дразнить Грандмастера? Ну, умельцы. Воробьёв, наверное, думал, что в худшем случае отделается сломанными костями, успеет накинуть доспех или хотя бы сбежит, пока кровь не хлынет фонтаном. Но не сложилось. Феанор — не тот, кто делает предупреждения.

Лакомка тоже понимает, насколько всё это было нарочно.

— Лакомка, сделай внушение, плиз, своему родственнику. Чтобы он больше не отсвечивал.

Она тут же ловит мою реакцию внутри своего сознания, и, не моргнув, выдаёт ровным, спокойным голосом:

— Мой муж требует, чтобы ты, дядя, впредь вёл себя сдержанно. Сегодня ты сильно подставил наш род. Если это повторится, он больше не простит тебе такую выходку.

Феанор с недовольством бросает:

— Я всегда буду отвечать на наглость ударом клинка, племянница.

Лакомка тяжело выдыхает:

— Можешь отвечать так, как привык, но думай о последствиях. Ты не один. Здесь важны не только твои принципы, но и наша безопасность. В следующий раз хорошенько подумай, прежде чем рубить боярам руки.