«Так что же делать?»

Глянув на приближающуюся колонну, стиснул зубы — остановить её я не мог. И это было не только потому, что в её составе были исключительно бронированные машины и танки, а потому, что двигались они относительно меня строго боковой проекцией. А если учесть, что все люки были задраены и ни одной живой души на броне видно не было, то даже механикам-водителям и их командирам я не мог заслать порции свинца в смотровые щели. И из всего этого следовало только одно — нужно было немедленно взлетать! Немедленно!

Осознав, в какой капкан я угодил, предстояло принять непростое решение. Получалось так, что на одной чаше весов были моя жизнь и моя судьба, а на другой — жизнь измученных и израненных бойцов, судьба отряда. И, разумеется, в данной ситуации, я принял единственное верное решение. Убедившись, что наш лётчик из кабины смотрит на меня в бинокль, начал одной рукой показывать в сторону приближающихся немцев, а другой сигнализировать, чтобы они улетали.

Старший лейтенант Тамбов вначале не понимал, что я показываю, и в ответ на мои взмахи сам призывно махал мне рукой, мол, беги сюда, что ты там расселся, — но потом, наконец, всё понял, оглянулся и убежал докладывать. Уже через десять секунд он был у двери, в которой стоял Воронцов. Чекист выслушал старшего лейтенанта, поднёс к глазам бинокль и посмотрел в ту сторону откуда приближались немцы. Очевидно, увидев их, сразу же отдал какие-то команды Тамбову и посмотрел в бинокль на меня.

Я вновь показал, чтобы они взлетали.

Лётчик убежал, вернувшись на место пилота, а из самолёта держась за грудь и морщась от боли, выпрыгнул Апраксин. Еле-еле передвигая ногами, он подбежал к машине немецкого генерала и сел за руль. Я и понять ничего не успел, а Садовский и Воронцов уже запрыгнули на пассажирские сидения. Секунда и машина рванула с места, направляясь ко мне.

— Дорогие вы мои! Что вы делаете?! Мы же с вами и на ней не успеем!– сквозь зубы и застилающие глаза слёзы, прорычал я, как будто они могли меня услышать.

Вытер глаза рукой и тут заметил, что очков у меня на голове нет, а при этом я довольно сносно вижу.

Удивлению не было предела.

«Неужели зрение вернулось? С другой стороны, врачи же мне говорили, что через пару недель всё восстановится. Так значит, они были правы, и я, наконец, смогу видеть нормально, — пронеслись в голове мысли, но я от них тут же отмахнулся. — Потом буду с этим разбираться. Сейчас нам главное отсюда свалить!»

Посмотрев на неумолимо приближающиеся танки, стал прикидывать по времени. Успеем мы вернуться, запрыгнуть в самолёт и улететь, или нет? Сравнивая скорость немецкой колонны, расстояние до аэродрома и скорость мчащегося ко мне автомобиля, становилось очевидным, что шансов у нас очень мало. Да что там мало, их практически нет.

Однако отказываться от спасения не собирался. Шанс выбраться ещё оставался, и я должен был им воспользоваться.

Пока мои товарищи направлялись ко мне, я решил не сидеть сложа руки и ждать, а прицелился и открыл огонь по первым, рвущимся к КПП бронированным машинам неприятеля. Не имея возможности поразить водителей, стрелял по бензобакам и тем навесным бакам, что были закреплены на бортах и на крышах — любой танк очень прожорлив и часто просит добавки.

Ведя огонь, я прекрасно видел, что пули поражали бензобаки бронемашин, но, увы, здесь и сейчас к такому бою я готов не был и, соответственно, не имел нужного вида патронов. Бронебойно-зажигательные патроны, скорее всего, в небольшом количестве в наличии у меня имелись, но проблема была в том, что они все были вперемешку с другими видами боезапаса распиханы по всем карманам, поэтому найти их сейчас можно было только случайно.

Последним выстрелом четвёртой обоймы, мне, наконец, удалось поразить следующий третьим в голове колонны бронетранспортёр. Пуля воспламенила жидкость, находящуюся в бензобаке, он вспыхнул и задымился, однако на продвижении остальной техники это практически не сказалось. Остановившийся бронетранспортёр просто объехали по обочине и продолжили дальнейшее движение. Когда следующие позади танки объезжали подбитый броневик, я прицелился и хотел было поразить в смотровую щель механика-водителя, но в этот момент пришлось отвлечься на перезарядку и мгновение, в которое моя пуля теоретически смогла бы достать врага, было упущено. Остальные мои выстрелы и вообще не достигали желаемого результата — топливо из пробитых баков бронированной техники хлестало ручьями, но это никак не могло остановить приближение смертельного врага.

Тем временем, легковушка с моими боевыми товарищами уже миновала облагороженную часть аэродрома, и когда закончилась дорога, сидевший за рулём Апраксин не сбавил скорости и управляемый им автомобиль вылетел на поле, по которому шла дорога к аэродрому. Едва из-под бампера «Хорьха» вверх взлетели клочья земли, я понял, что сейчас что-то произойдёт. Так оно и случилось. Тяжёлая машина промчалась по траве ещё около пятидесяти метров и, закопавшись в грунт, встала, забуксовав. И это было неудивительно, ведь дожди шли уже не один день, и почва за это время, изрядно насытившись влагой, превратилась в топь. Как Апраксин ни выворачивал руль, как ни прибавлял обороты двигателя, но автомобиль с места сдвинуться больше не мог. Колёса машины с каждой секундой зарывались всё глубже и глубже в землю, а все мы с этими уходящими мгновениями начинали понимать, что с рёвом мотора закапываются и наши мечты о выходе из окружения.

Мои верные боевые товарищи не бросили меня. Они поспешили мне на помощь. И теперь из-за меня они будут вынуждены дальше терпеть боль, страдания, а быть может, и скорую гибель.

Воронцов и Садовский, выскочив из дверей, безуспешно попытались вытолкнуть автомобиль, но тот зарылся слишком глубоко. К тому же легковые машины этого времени были не чета тем, что будут производиться в светлом будущем и весили более двух тонн. Становилось очевидным, что и моя помощь в освобождении «Horch-901» вряд ли хоть как-то изменит ситуацию. К тому же, Апраксин, вероятно, к этому времени перегрел двигатель или вовсе сжёг сцепление, потому что машина стала реветь ещё громче, а из-под капота повалили клубы белого пара.