— Н-нельзя! — упёрся пилот и, чуть заикаясь, прохрипел: — У нас п-приказ!

— А я тебе даю другой приказ!

— Н-не имею права, — продолжил упираться тот. — Нас ждут именно н-на аэродроме Ольденбурга.

— Что за Ольденбург? Это что, Польша? Что-то я не припоминаю такого города. В СССР такого точно нет!– обалдел я, начав паниковать. — Вы чего, совсем, что ль, обалдели? Куда вы, нахрен, меня везёте?!

— Ольденбург находится з-западнее Бремена, — ответил лётчик, не став обращать внимания, как мои глаза стали широко открываться в изумлении.

А широко открыться им было отчего. Получалось, что летим мы сейчас не куда-нибудь, а в самую настоящую фашистскую Германию.

Посмотрел в окно, за которым проносились леса, поля и какие-то деревни, а затем сфокусировал зрение и сразу же понял, что постройки совсем не наши. Все дома выглядели иначе, чем те, что в этом времени находятся на территориях Советского Союза.

Решил ещё раз уточнить:

— Мы летим в Германию?

— Да, — ответил тот и повторил место назначения: — На военный аэродром Ольденбурга. Был приказ именно туда срочно доставить ценного п-пленника — вас.

— Понятно, — вздохнул я и, положив руку на пистолет-пулемёт, вполне дружелюбно поинтересовался: — А почему именно туда, а не куда-либо в другое место? Что там меня должно было ждать?

— Я-я не знаю, — ответил тот.

— Врёшь! А ну, говори правду! — рявкнул я, вспомнив, что совсем недавно меня тоже подозревали в обмане.

— Н-не вру! Действительно не знаю.

В это, конечно, поверить было можно. Нет сомнения, что каждому лётчику Люфтваффе никто докладывать, зачем он летит в ту или иную точку, не будет.

Однако я всё же решил удостовериться в искренности слов визави и надавить:

— Пойми, я тебя не хочу убивать. Но мне придётся это сделать, если ты не будешь со мной откровенен. Поэтому советую сказать всю правду. Если не скажешь, узнаешь, что такое полевой допрос.

Вновь покрутил у его лица стволом МР-40.

— Э-это возмутительно! Я же единственный пилот. Если вы меня у-убьёте, то мы разобьёмся! — прохрипел тот.

— Обязательно разобьёмся! Но мне, как ты понимаешь, особо терять нечего. Меня и так везли на смерть. Так что лучше скажи всё, как есть, и мы оба будем жить.

Пилот что-то нечленораздельное прошипел и, опустив голову, ведя самолёт, исподлобья произнёс:

— Я и в-вправду не знаю всего. Я же обычный пилот. З-знаю только, что ценного русского пленного нужно доставить как можно скорее, и всё. Срочность в-высшей категории, поэтому мы даже при дозаправке под Кёнигсбергом из с-самолёта не выходили. Сразу з-заправились и взлетели.

«Ага, значит, путь наш пролегал через город, который впоследствии станет нашим Калининградом. Вот и нашлась загадка „повторного“ взлёта, что мне привиделся. Значит, не привиделся. Мы и вправду садились, а затем вновь взлетали, просто я в этот момент крепко спал», — понял я и пристально посмотрел на лётчика.

По большому счёту, узнать, говорит ли мне тот правду или беззастенчиво врёт, в данный момент времени я не мог.

«Не пытать же его прямо за штурвалом?!».

Тем более что я был категорическим противником подобных методов дознания, ибо под пытками человек может признаться во всём, в том числе и в том, чего даже гипотетически никогда бы не смог совершить.

А значит, приходилось довольствоваться той информацией, что я уже получил. И нужно признаться, была она просто ошеломляющей, ведь исходя из неё, получалось, что везут меня за тридевять земель от ставшего уже родным Новска, от линии фронта и вообще от СССР чуть ли не в самый центр логова зла.

И это было удивительно и одновременно ужасно! Удивительно потому, что я никогда в жизни не мог представить, что подобное со мной случится, и окажусь в Германии 1941-го года.

А ужасно потому, что знал: если я прилечу туда, где меня ждут с распростёртыми объятиями, то выбраться оттуда живым, скорее всего, уже не смогу. Следовательно, и лететь мы должны были куда угодно, только не в этот Ольденбург.

Вернулся к общению с немчурой.

— Слушай, не знаю, как тебя зовут, да это и неважно. Ты, будь любезен, ответь ещё на один вопрос: ты жить хочешь?

— Н-напоминаю, — ледяным тоном проговорил пилот, вцепившись в штурвал. — Если вы меня убьёте, то сами п-погибните. Я же вижу, в-вы не пилот. А значит, самолёт в-вести не сможете.

— А если смогу?

Тот покачал головой.

— Не думайте, ч-что это так просто. «Юнкерс» хоть и л-лёгок в управлении, всё равно м-машина сложная. Так что, советую в-вам с-сто раз подумать и п-понять, что я вам нужен.