Но пока судьба раздала карты так, как есть. И сейчас я получил возможность разобраться именно с командой «Адмирала Шеера», и упускать этот случай мне было нельзя. И чтобы это не произошло, чтобы всё предначертанное сбылось, мне во что бы то ни стало нужно было просто ни в коем случае не уснуть.

И я боролся со сном как мог. То пел про себя песенки, то пытался наметить будущие цели, а иногда слезал с чердака и, спустившись, умывался речной водой из ведра и лил её себе за шиворот и на голову. Сон ненадолго отступал, а я получал передышку в борьбе с собой.

Ровно в семь часов тридцать минут вечера, ещё раз проверив, достаточно ли забаррикадирована входная дверь, приступил к переодеванию в форму русского пехотинца Измайловского полка.

Разумеется, кто-то со стороны мог бы сказать, что это какая-то глупость и дуристика, но я относился к этому делу крайне серьёзно. Закон есть закон! Я, в отличие от противника, решил действовать и действовал строго по международным правилам и конвенциям, и именно поэтому мне пришлось идти на неудобства и напяливать на себя столь безумный наряд.

Когда, хоть и с трудом, сумел надеть мундир и штаны, которые оказались очень узкими, приступил к надеванию белых лент, что должны были висеть на туловище в виде косого креста. Живущий во мне скептик, вновь обозвав меня неадекватом, напомнил о том, что немецкий патруль я ликвидировал, не будучи в форме русского солдата, пусть даже и былых лет, а значит, де-юре нарушил закон!

Однако на этот достаточно весомый аргумент у меня был свой, который прямо говорил, что в той ситуации я имел право действовать так, как случилось. И там дело было в том, что конкретно в тот момент, не я нападал на солдат противника, а они на меня. А стало быть, ту ситуацию можно и нужно было трактовать как оборонительную. Любой человек в мире имеет право на самозащиту, ведь человек, по своей сути, не безропотное существо, и если его хотят убить, он имеет полное право защищаться всеми возможными методами. Меня в той ситуации враг, без сомнения, хотел убить, ибо направлял на меня оружие и сыпал угрозами. Я воспользовался тем самым правом на защиту и сам ликвидировал нападающих. И тут неважно, в какой форме я был или настроении — я защищался, а вот они нападали. Та ситуация была полностью правомерна и не требовала никаких дополнительных объяснений. Тем более что и объяснять-то уже было некому, ведь будет совершенным абсурдом рассказывать все эти юридические тонкости не совсем живым сущностям, тихо лежащим в уголке.

В общем, абсолютно не испытывая никаких угрызений совести за то, что в момент боя я якобы был нонкомбатантом, переоделся, надел на себя чёрную высокую шапку и, мысленно пожелав себе удачи в борьбе с врагами рода человеческого, полез на чердак. Всё — я, пусть и в образе солдата времён Наполеона и Кутузова, готов был, как и наши славные предки, с винтовкой в руках громить нечисть.

А нечисть тем временем начала строиться. Отряды немецких матросов под предводительством офицеров выставлялись в четыре шеренги лицом к кораблю. Первая шеренга находилась где-то в пятнадцати-двадцати метрах от правого борта, с которого на пирс было спущено три трапа: с носа, центра и кормы.

Судя по расположению экипажа, я предполагал, что их высшие командиры будут толкать речи, стоя к карманному линкору спиной. И получалось, что относительно моей позиции все находящиеся на пирсе военные моряки будут стоять боком.

«Что ж, меня их построение вполне устраивает. Да мне, собственно, и по фигу, в какую проекцию им стрелять», — отметил я, бережно распаковывая и расставляя перед собой пачки с патронами. Конечно, это можно было бы сделать и раньше, но Забабашкин теперь воробей стреляный и старается предусмотреть всё. Вдруг мне бы пришлось экстренно оставлять позицию, например, из-за появления ещё какого-нибудь патруля? Мало ли, кто-то из ликвидированных фрицев доложил о том, куда они отбывают, и там всполошились из-за их отсутствия!

А между тем, время потихонечку стало приближаться к восьми вечера, и в самое ближайшее время всё должно было торжественно начаться. Минута, другая, третья, и вот, какой-то морской офицер, находящийся на верхней палубе корабля ударил в рынду (или позвонил в колокол, как говорим мы, сухопутные) и на пирс из длинного здания, что стояло неподалёку, вышло восемь офицеров. Процессию возглавлял капитан тяжелого крейсера «Адмирал Шеер». Его мерзкое лицо я несколько раз мельком видел в Интернете, и сейчас, когда сфокусировал на нём зрение, то сразу его узнал.

Бесспорно, это был он — капитан-цур-зее Вильгельм Меендзен-Болькен. Именно это психически нездоровое существо вместе со своими помощниками будет отдавать преступные приказы, которые приведут к смертям наших людей. Корабль под его командованием будет расстреливать мирные посёлки в Арктике и уничтожать невоенные советские корабли и их экипажи. Всё это будет делать он!

А точнее сказать, уже не будет делать. Я никогда не любил пафоса, спектаклей и какого-либо оставления деликатесов на потом, и потому намеревался начать осуществление зачистки именно с этой особи.

— Он и так лишние секунды землю топчет, — прорычал я, глядя на такое огромное количество маньяков и убийц, собравшихся в одном месте.

В памяти всплыла цифра одна тысяча сто пятьдесят. Именно столько человек было в экипаже корабля и, вероятно, именно столько стояло на пирсе. Разумеется, точной цифры я назвать не мог, подсчёты отняли бы время и, несомненно, отвлекли бы от подготовки к атаке. Однако стоит отметить, что голов в бескозырках было очень много.

А тем временем, свысока посматривая на построившийся экипаж корабля, его командиры пафосно прошествовали вдоль шеренг и остановились ровно посредине строя. За ними возвышался стальной силуэт железного монстра, представляющий всему миру мощь и силу фашистской Германии. По трапу сбежал офицер, и что-то доложил капитану. Тот кивнул, повернулся к матросам и начал открывать рот, наверняка вещая что-то выверенное патриотически и верное идеологически.