– Вадим, я боюсь возвращаться домой. Ты не мог бы…

– А-а-а, – и такие торжествующие смешки, – понятно-понятно, Мариш. Приглашаешь к себе?

– Я… ты… ну…

– Поезд-то ушел, конфетка. Я с тобой, когда по серьезному хотел, ты нос воротила… А теперь только секс…

– Я по работе, Вадим. У меня тут кое-что случилось…

– Ну, конечно-конечно, Мариш. Ты типа не такая, да? Знаю я вас одинокие бабы после тридцати. Нравлюсь?

– Мог бы ты проводить меня до дома?

– Намек понял.

– Да нет же… Я просто… у подъезда.

– Тратиться не буду. Если хочешь вина и жраки, купи сама.

– Просто до двери проводи…

– Презики хоть есть? Не дешевые они сейчас… ну, это ладно, я куплю.

– Да, ты, блин, охре…

– Хорошо, вина тоже возьму. Ты приготовь тогда чего-нибудь. Я жрать хочу после смены.

– Да не надо уже…

– Выезжаю.

Я бросила телефон в сумочку и уткнулась лбом в руль.

Устала смертельно. У меня еще никогда не было вот так, чтобы все с ног на голову. Даже, когда с Сергеем разводилась, все как-то складывалось, а сейчас просто бред какой-то.

Пришлось ждать Вадика почти два часа. Когда он показался на горизонте с пакетом, в котором угадывалась бутылка, я сжала зубы.

– О, у тебя машина есть, – присвистнул Вадим. – Может, и прощу тебя. Пойдем?

Я скривилась, но пошла рядом, озираясь по сторонам.

– У тебя пистолет с собой?

– А? – взглянул на меня Вадик, понимающе ухмыляясь. – Хочешь подержать?

Я закатила глаза.

Мы благополучно дошли до подъезда, а затем и до двери в мою квартиру.

Я повернулась к Вадиму и протянула ему руку.

– Спасибо тебе большое, что приехал.

– В смысле? – не понял он. – Открывай, давай.

– Вадим, – моя рука опустилась. – Я испугалась просто. Атор подослал ко мне какого-то своего дружка. Он знает, где я живу.

– Открывай, – обижено заревел Вадим. – Ты меня использовать собралась, что ли? Я типа тебе бутылку купил, это пять соток почти. Ты дура совсем. А гандоны шесть соток. Я че зря опять потратился? Давай, хату открывай, дура. Ты мне должна. Не врубаешь, а?

Я сглотнула, прижимаясь спиной к двери.

Запустила руку в карман, нащупала ключи.

– Быстрее, давай, – Вадим нетерпеливо перемялся с ноги на ногу, – я таблетку выпил.

Святые угодники.

Почему это происходит именно со мной?

– Тебя в подъезде что ли отмудохать? – грубо бросил Вадим, совершенно теряя человеческий облик.

Он схватился рукой, пропахшей сигаретами, за мой подбородок. Я четко уловила момент, когда его сальные губы потянулись к моим, и зажмурилась.

Поцелуя не последовало.

Вадик просто улетел к черту.

Раздалось протяжное: «Пру-у-ух!», а затем «Бдыщ!», и все стихло.

Бутылка из-под вина одиноко покатилась по лестничной клетке.

Медленно приоткрыв глаза, я опознала в человеке, который нависал надо мной вовсе не придурка-Вадика.

Пришлось приподнять голову, чтобы встретить пристальный, несколько рассерженный взгляд.

– Мне показалось, он покушался на то, что принадлежит мне, – раздался голос Итамара.

– Ты… – я взглянула на Вадика, который валялся у противоположной стены, словно сломанная кукла, – как ты это сделал?

– Я намного сильнее, чем любой человек.

– Ты… – и я снова посмотрела на этого мужчину, – действительно император Сомсета?

– Да.

– Ты… без свиты… гм, поданных… армии?

– Не хотелось сообщать им, как сильно облажался один из моих приближенных.

– Атор?

– Обычно он более исполнителен.

– Бред какой-то…

– Я мог бы поставить здесь всех на колени, – сообщил он с той откровенностью, которую можно вполне счесть за правду, – утопить в крови ваш мир. Многое поменялось с тех пор, как я колонизировал эту планету. Возможно, вы испорчены настолько, что уничтожить Землю – это единственное, что в моих силах.

– Нет… – испугалась я. – Разумеется, нет.

– Не вижу в тебе никакой ценности.

– Ну, это, знаешь, нужно приглядеться, – протараторила я. – Я неплохой снабженец.

– Это мне зачем?

– Ну… я смотрела все эпизоды «Звездных войн».

– У тебя есть другие достоинства?

– У меня хорошая фигура.

Итамар бросил взгляд вниз, разглядывая мое тело.

– Сомнительно. Среди твоих достоинств есть хоть что-то весомое?

Я нахмурилась, вдруг понимая, что мне за все тридцать восемь лет и гордится-то особо нечем.