— Та, что в подобных убийствах куда чаще замешаны обычные люди и в особенности мужчины, а не ведьмы.

— Ага, а где подтверждения, что это именно тот случай? — оскалился он, будто загнал Кондрата в угол.

— Я ни разу не сказал, что это именно тот случай. Я сказал, что нам требуются улики, которые подтвердят или опровергнут вашу или мою версию.

— Так, ­— прервал их Оттоберг. — Хватит гонять это по кругу. Сыщик Яклев утверждает, что это ведьма, сыщик Легрериан и консультант Брилль утверждают, что это сумасшедший ублюдок. Вантувер, вашей версии вообще не слышно.

Мужчина, что был отчасти похож на самого Кондрата за исключением длинной бороды, в первый раз за время, что здесь был Кондрат, подал голос:

— Мне кажется, что пока преждевременно делать хоть какие-то заявления. У нас есть лишь призрачные теории мистера Брилля, которые не сильно отличаются от теорий мистера Яклева. Но в одном я согласен с мистером Бриллем, собственно, с чем не спорит и мистер Яклев — нам надо опознать девушек.

— И это всё, к чему вы пришли?

— Всё остальное — лишь догадки, но вы, мистер Оттоберг, не хотите их слышать, верно? По факту я сказал всё, что мы имеем и за что можем ухватиться.

Очень консервативно.

Кондрат был не против консерватизма, однако в любом расследовании требовалось всё же капелька воображения и полёта фантазий. Нет, он правильно расставил приоритеты по поводу жертв — когда нет ни свидетельств, ни улик, ничего, по факту, это единственный путь.

Однако Вантувер считает совсем необязательным копать в сторону целей, которые преследует убийца. Ему плевать, что происходит в голове у маньяка, чем он увлекается, чего хочет. Узость рождает неполноту картины. Так можно ловить лишь заурядных убийц да мелких преступников, но сейчас не тот случай.

— Это особенности нашего обучения, — сообщил Вайрин, когда они покинули совещание, по факту, ничего не добившись и каждый вернувшись к своим делам. — Нас в универе учили, что надо основываться на голых фактах, которые мы имеем, а не теряться в догадках и строить неподкреплённые гипотезы.

— Но это не гипотезы и не догадки. Мы говорим о целях убийцы, чего он добивается.

— Да, но у нас это преподносится, как самоцель.

— Прости, что? — не понял Кондрат.

— Ну то есть чего хочет маньяк? Убивать. Чего хочет грабитель? Грабить. Чего хочет насильник? Насиловать. То есть мы не задаёмся вопросом, что стоит за его целью. Если он убивает, значит его цель — убивать.

— То есть, почему он это делает, у вас считается ненужной гипотезой, — подытожил он.

— Что-то типа… — пожал Вайрин плечами.

— А ведьма не считается гипотезой?

— Я могу понять в этом плане Яклева. Такие жуткие убийства происходят… ну скажем прямо, очень редко. Для обычного убийцы они не характерны, а значит это не обычный убийца. Органы, обряды, жертвоприношения — всё характерно для ведьм. По крайней мере, что мы знаем о них. Поэтому у него доводы подкреплены логикой.

Здесь оставалось лишь вздохнуть.

Что ж… в его мире криминальная психология тоже возникла далеко не сразу, только ближе к концу двадцатого века, а мыть руки перед принятием родов после вскрытия покойников и вовсе считалось глупостью, и за это даже посадили одного в психушку. Просто иногда очевиднейшие вещи оказываются далеко не так очевидны для тех, кто жил в прошлом.

В каком-то смысле это и есть прошлое, так что ничего удивительного.

— А ты его мнения про ведьм почему не поддерживаешь? — поинтересовался Кондрат.

— Ну тебе я больше доверяю, чем этому дегенерату, хотя меня не покидает чувство, что мы охотимся за собственными фантазиями, а не фактами. У него есть факт — убийства, которых раньше не было. Жертвоприношения. Отсутствия органов, которые иногда берут для зелий. Вот факты. А у нас… какую цель убийца преследует, каким богам поклоняется… всё это как-то мутно, нет?

— Ну может каким именно богам он поклоняется и не важно, однако это может привести нас к чему-то ещё, — ответил Кондрат. — Сегодня мы ещё должны наведаться в храм старообрядцев, о котором говорил профессор. Посмотрим, что это нам даст.

Чтобы попасть в тот самый храм, пришлось выехать за границы города и проехать ещё минут двадцать или тридцать дальше в поля, пока посреди моря травы, которая шла волнами, не обнаружилась церковь.

Здание до боли напоминало белоснежное здание какой-нибудь католической церкви, но без крестов. Часовня, под которой вход, и само здание, вытягивающееся за ней. На фоне бесконечных полей здесь царило удивительно умиротворение, которое можно было почувствовать практически физически.

Высадившись из экипажа и дав наказ ждать, вдвоём они направились в сторону приветливо распахнутых дверей по узкой тропе. Уже на полпути оба услышали громкие воодушевляющие речи какого-то проповедника, которые приносил ветер.