И душа

А когда кошель наполнен

Жизнь легка

И хороша

Шел палач домой под вечер

Прямо-прямо

Шел палач домой под вечер

Мимо храма

И увидев пару нищих

У ворот

Снес им головы сабелькой

Кровью выпачкал шубейку

И вперед

Шел палач домой под вечер

Вдруг навстречу

Ему в рожу вдарил ветер

Ночь на плечи

Вой раздался из канавы

Слева, справа

«Ирод! Суд вершишь неправый!

Ждет расправа!»

И бежал палач со всех ног

Буераком

По дорогам, по лесочку

По оврагам

Заплутал совсем, болезный,

Потерял сабельку

Изодрал свою богатую шубейку

Говорят, его в лесу

Сожрали волки

Ищет, ищет королева

Да без толку

Ай, дорога палачу

На тот свет

Там на адской сковородке

Пусть и держит он ответ!

Песню, особенно ее жизнеутверждающий финал, зал встретил свистом и хлопаньем. Еще лет пять назад обязательно нашелся бы один особенно осторожный слушатель, и за свои крамольные песни музыкант неоднократно бывал бит. Сейчас, видно, настали иные времена. Привстав, музыкант шутливо раскланялся и осушил поднесенный слушателями кубок вина, дешевого и кислого.

— А героические баллады знаешь? — спросил детина-лорд.

— А слышали ли вы историю о том, как король Альдасер Добрый пошел войной на непокорных жителей юга?

Посетители трактира загудели, что — нет, не слышали, но могут и послушать, коли история хороша. Альдасер Добрый был у музыканта любимейшим из персонажей всей многовековой истории этой несчастной страны. Неудачных военных походов у него было больше, чем у Хендриха Кровавого, налоги он взвинтил совершенно непомерно и, тем не менее, вошел в историю под прозванием "Добрый", что противоречило какой-либо логике. С особенным удовольствием музыкант исполнил бы поучительную историю о встрече призрака короля с защитниками форта у Алых скал, но героического в ней было мало. Поэтому, ударив по струнам, он заиграл марш и начал почти бесконечную балладу о походе Альдасера Доброго на юг. Закончилась песня победоносным возвращением короля в белокаменную столицу с трофеями и молодой женой. Слушатели хлопали так громко, что музыкант против обыкновения не стал заканчивать последний куплет, в котором Альдасер оказывался в дураках из-за коварства красавицы-жены, трех полководцев и собственный глупости.

Восхищенный детина-лорд от души хлопнул музыканта по плечу — тот едва не слетел с табурета — и протянул руку.

— Бенжамин из Тура. Это мой молочный брат Альбер и мой секретарь Филипп.

Альбер вызвал у музыканта невольное уважение: высокий, широкоплечий, с все тем же крестьянским лицом, словно вырезанным, а скорее вырубленным из дерева. Еще большее уважение вызывала их общая кормилица, вырастившая таких богатырей. Филипп был послабее, или по крайней мере казался таковым. На медальоне его был выгравирован лук; музыканту секретарь показался для лучника слишком грузным.

— Меня зовут Фламэ, — представился музыкант, привстав и слегка поклонившись. — Не подскажете, почему это люди такой толпой рванули в Шеллоу-тон?

Собеседники уставились на музыканта круглыми от изумления глазами. Тот развел руками.

— Я путешествовал долгое время по северу.

Глаза сэра Бенжамина сверкнули, губы скривились в усмешке, и лицо странным образом переменилось. А он был непрост, этот деревенский лорд.

— Королева объявила перепись, полную, с занесением всех примет в различные рере… рестре… рее..

— Реестры, — подсказал Фламэ.

— Ага. Все и бросились в родные города, собирать документы. Вроде как, дома и стены помогают, да? — Бенжамин подался вперед и доверительно сообщил. — Сестрица у меня в Шеллоу-тоне. Не могу позволить, чтобы переписчики эти ее обидели или оскорбили.

Фламэ представил себе "сестрицу" лорда Бенжамина. Потом представил себе переписчиков — те и вовсе вышли сторукими чудовищами-великанами. Но все же, музыкант согласился. Нельзя допустить оскорбления девы.