— Можешь бегать и дальше, и тогда ты, и твои драгоценные дети будут гнить под мостом, — говорю так, чтобы слышала только она. К счастью, Оксана нарочно выбрала самый пыльный и нефотогеничный угол, так что конкурентов на этих несколько метров свободного пространства у нас нет. — А можешь высунуть голову из жопы, выслушать меня и воспользоваться моим предложением. Предупреждаю — я скажу только раз и предложение мое действует несколько дней. Потом лавочка щедрости Валерии Ван дер Виндт закроется, и я тебе клянусь — даже если ты приползешь на порог моего дома вместе со своими драгоценными детками, я не открою дверь.

Глаза Оксаны становятся круглыми, как у курицы, а выражение лице недвусмысленно подсказывает, что она думает о наличии у меня души, сердца и прочих сочувствующих органов. А я просто знаю такой тип женщин, да и саму Оксану успела «пощупать» на способность сорваться с поводка — она никогда не сделает этого добровольно. Даже если увидит оставленные без присмотра ключи от ошейника и цепи — вместо того, чтобы воспользоваться шансом на побег, виляя хвостиком понесет их Угоричу. Единственный способ расшевелить эту лишенную воли амебу — не оставить ей выбора, предельно четко дать понять, что сегодня, прямо здесь и сейчас, она получает беспрецедентное предложение лучшей и спокойной жизни. И надо либо брать — либо признать, что ты просто бесхребетное чмо, которое не любит своих детей и не готово сражаться за их лучшую жизнь.

— Я не понимаю… — мямлит Оксана.

— Счет в банке на пятьдесят тысяч евро, — даже слушать ее потуги не собираюсь, — они твои. Деньги чистые, с ними все в порядке, и они твои. Дом в пригороде Берлина, небольшой, но со всеми удобствами, оформлен в собственность на твое имя. Три билета на самолет завтра в двадцать два тридцать.

Есть небольшая ирония в том, что и деньги, и дом, на которые он куплен, я взяла с одного из левых счетов Завольского, которые пришлось в спешном порядке ликвидировать. Себе не оставила ничего. Представляю лицо жирного борова, если бы он узнал, что бабло, которое он с таким трудом отмывал через кучу подставных фирмочек, пошло не на покупку очередной цацки для его новой шлюхи, а почти что на благотворительность.

Быстро оглядываюсь, чтобы убедиться, что Угорич полностью сосредоточен на Вадиме, и незаметно сую Оксане ключ от банковской ячейки. Я ничем не рискую, даже если этой клуше хватит ума потерять свой единственный путь на свободу, потому что к нему прилагается обязательная банковская идентификация личности. А любая попытка постороннему получить доступ до ячейки будет считать попыткой взлома и заблокирует ее на год без возможности снятия блокировки.

Оксана, секунду помедлив, сжимает ключ в кулаке, а потом незаметно сует его в сумку. Надеюсь, у нее на такие случаи есть какой-то работающих способ избежать если не обыска, то хотя бы обнаружения вот таких маленьких «секретиков». Каким-то же образом ей удалось даже любовника завести, а рядом с таким психопатом как Угорич, следящим за каждым шагом и вздохом своей жертвы, это задача уровня Джулиана Ассанджа.

— Зачем ты это делаешь? — еле слышно шелестит. — Константин ужасный человек… Если он узнает, что ты… что ты сделала это для нас…

«Потому что эти дети — мои племянники».

Мне даже мысленно крайне тяжело дается эта правда, произносить ее вслух я вообще никогда не планирую. А тем более — знакомиться и наводить мосты.

— Тебя не должно волновать, что будет, если случится какое-то гипотетическое «если», Оксана. — Она реально что ли трясется за всех людей на планете? В голове не укладывается. — Я даю тебе возможность сбежать. Почему — тебя тоже не касается. Но для собственного успокоения можешь думать, что это разовая акция под названием «Очистка совести» и в этом году главный приз достался тебе.

— Я не знаю… как, — продолжает мямлить Оксана.

— Ну придумай. Можно разок постараться найти способ улизнуть из дома не ради потрахушек с женатым любовником, а ради будущего детей. Ты ведь так их любишь, да?

Она корчит лицо обиженки, как будто в том, что я сказала, есть хотя бы слово неправды.

— Константин… — Оксана дергается, быстро ищет взглядом по залу, как будто боится, что он моментально появится на звук своего имени. — Он будет нас искать.

— Не будет.

— Ты не знаешь его, — паника заставляет ее непроизвольно повысить голос.

Я бы очень хотела его не знать.

Я бы очень хотела знать только того мальчишку, которого когда-то давно считала своим старшим братом — немного дерганным, нервным и очень ревнующим отца ко мне и матери, но мои любимым старшим братом. На которого я смотрела, как и положено младшей сестре.

Которому доверяла.

Доверяла даже когда он однажды зашел в мою комнату и закрыл дверь изнутри.

— У меня есть ваши с Саниным фото, — разыгрываю свою последнюю карту, забиваю финальный гвоздь в ее, а заодно — и свои сомнения. — Если ты с детьми не сядешь на этот самолет, я отправлю их твоему мужу и его жене.

Если Оксана и после этого не найдет в себе смелость сбежать — значит, она потеряна окончательно. И меня не будет мучить совесть, потому что даже попавшему в капкан зверю нужно приложить хотя бы минимальные усилия, чтобы сбежать, когда охотник освобождает его из ловушки.

Я нахожу Вадима взглядом — он все так же, с каменным лицом выслушивает Угорича, который чуть не из шкуры лезет, пытаясь произвести на него впечатление. От моего прежнего когда-то очень любимого старшего брата в этой мрази уже давно ничего не осталось. Хотя сейчас я совсем не уверена, было ли это вообще хоть когда-нибудь, или эта крыса уже тогда умело притворялась, чтобы втереться в доверие.