Пока, наконец, все не кончилось.

Я понимаю это по тому, как медленно на этот раз она закрывает ноут, как будто боится испортить стеклянную вещь. Как кладет его на стол рядом. Зачерпывает ложкой остатки горячего шоколада.

Всхлипывает.

Вздрагивает всем телом.

Я поворачиваюсь, чтобы обнять ее, но Лори просто врезается в меня с разлета, обхватывает руками, прижимается как будто из всех опор в этой жизни, у нее осталась только моя дурная туша.

Тяну ее к себе, обнимаю руками, ногами.

Я бы ее сердцем обнял, блядь, лишь бы она не плакала так горько.

Трясется и воет, кусает мое плечо.

Орет.

Скребет мою спину.

Я чувствую себя таким беспомощным в эту минуту, потому что я могу достать для нее даже ебучую звезду с неба, но никак не могу разделить эту боль. Но вот я — моя на хрен испачканная душа, сердце в шрамах — я готов забрать все, лишь бы она не плакала.

— Димка, почему так?! — Обезьянка яростно вонзает ногти мне в спину. — Господи, почему?!

В ответ я только сильнее прижимаю ее к себе.

Гарин наворотил дел.

Замазался в таком говнище, что даже меня пару раз проняло, пока вникал. Некоторые, конечно, умудряются замазаться еще больше — отец Лори хотя бы на тот свет никого не отправил, хотя вряд ли это можно назвать достаточно индульгенцией от того, что он на пару с Завольским выстроил целый грабительский механизм. Фактически, шарил в карманах у всех, кому не повезло вляпаться в их строительно-ипотечную аферу. А когда история начала набирать обороты — все пришло к логической развязке. У меня нет доказательств, только голая теория, основанная на личном опыте, что в этой истории выиграл тот, кто первым схватился за нож. Фигурально. И если бы Завольский не сделал это первым — скорее всего, Гарину пришлось бы запачкать руки его кровью. Ну просто чтобы появился труп, на который можно спустить всех собак.

И когда Лори поднимает на меня свои огромные, как у совы, заплаканные глаза, я вижу, что моя маленькая умница пришла ровно к тому же выводу. Не так уж это и сложно, когда все плавает на поверхности, а твой мозг способен решать более сложные задачки, чем уравнение с одним неизвестным.

Я обнимаю ее лицо ладонями, большими пальцами стираю соленые лужицы под глазами, но они наполняются снова и снова.

— Все, во что я верила, Дим… — Она мотает головой, но я держу крепко, не даю разорвать зрительный контакт.

— Ты верила в человека, который тебя любил, Лори.

— О да, и он оказался… он…

У меня нет семьи. Моя семья — коробка из-под обуви и парочка крыс, которые просто не успели отгрызть мне ничего лишнего. Я могу запросто называть тех двух бессердечных тварей — просто биоматериалом, мразями, гнилью и как угодно еще. Могу даже собственные слова для них придумать, потому что они просто пустые грязные факты из моей жизни.

А Лори была его любимицей.

Маленькой балованной принцессой.

Папиным сокровищем. У нее даже ебучий пони был.

То, что происходит сейчас в душе моей маленькой обезьянки — это адский Армагеддон, по сравнению с которым мои сердечные проблемы — что-то типа порезанного пальца.

— Он был чудовищем, — произносит моя маленькая сильная, смелая обезьянка. — Он был просто… чудовищем, Димка, господи… Мой отец…

Ей хватает смелости озвучить это вслух.

Придать правде форму — беспощадную и уродливую.

На такое не каждый мужик способен. Для этого нужны яйца размером, блядь, как у слона.

А она может.

Она всегда могла.

Даже стоя в той ледяной воде по пояс, она была чертовски смелой. Я бы, сука, не рискнул в такое полезть на трезвую голову, а она даже не дрожала. Она даже голая ко мне в машину садилась вот точно с такими же глазами — упрямыми, злыми. Потому что в ней всегда был этот стержень. Невозможно воспитать из ссыкливой карманной тявкалки — бойцовского добермана, эта хуйня совсем не так работает.

— Он, наверное, чертовски мной гордится, — зло смеется Лори, и снова плачет. — Смотрит откуда-то и думает, что его кровь не пропала зря, заколосилась и дала прекрасный урожай! Но он мой отец!

Последние слова вырывает как будто из самого дна души.

Ее боли так много, что она оголенная, как провод — наружу всеми эмоциями.

— И я все равно его люблю, Шутов. Потому что он был лучшим отцом на свете! Мне просто… очень больно.

— Это означает, что ты живой человек, обезьянка. — Бросаю в рот сиротливое зефирное, перепачканное в шоколад сердечко. Улыбаюсь. Вероятно, немного по-джокерски. — Меня ты ты тоже любишь, даже зная, что я такое на самом деле.

— Шутов, я за тобой в ад пойду. — Лори вздыхает, но уже как будто с облегчением. — И горло за тебя тоже перегрызу любому. Вот она я — Валерия Гарина, у меня тоже руки по локоть в дерьме!