— Валерия, я… — Проводит пятерней по волосам.

— Ребенка больше нет, — говорю механически.

Моему мозгу необходимо услышать, как это звучит, чтобы окончательно смириться. Поджечь крохотную надежду, которая вспыхивает и молниеносно сгорает, оставляя после себя все тот же противный горький вкус на языке. Как будто теперь он останется во мне на всю жизнь.

Но я все равно не могу плакать. Наверное, Вадим считает меня бессердечной сукой.

А мне хочется просто закрыть глаза — и вдруг перестать существовать.

Сделать так, чтобы эти ужасная пустота внутри потеряла меня навсегда.

Чтобы меня потерял весь этот мир.

— Я была бы самой ужасной в мире матерью, Авдеев. Как это правильно называется? Естественный отбор.

Вадим ничего не говорит.

Его синие глаза такие бесконечно глубокие, что лучшего места, чтобы утопиться и придумать нельзя.

«Благодарю тебя, Господи, что хотя бы кто-то в моей дермой реальности достаточно нормальный, чтобы не говорить «все будет хорошо».

— Я даже не знаю, что такое пеленальный столик, — делаю вид, что это пиздец как смешно. Прикусываю щеку с другой стороны, но теперь даже боли не чувствую. Только соленый вкус крови ненадолго перебивает горечь на языке. — Ну какая из меня мать, Авдеев? Мое бесплодное тело может родить разве что схему по отмыванию денег.

— Когда-то ты будешь вспоминать эти слова с улыбкой, — говорит он.

— Явление Нострадамуса, часть вторая.

Вадим смотрит на меня так, что вопрос читается буквально в каждом напряженном до отказа мускуле на лице.

Ждет, что хотя бы сейчас я скажу правду.

Не произносит этого вслух, но буквально требует: «Давай, Ван дер Виндт, признайся — и мы разделим эту ношу на двоих».

Я знаю, что если скажу ему сейчас — будет легче. Чувствую это подсознанием, голыми инстинктами.

Но Вадиму будет больнее в тысячу раз.

Потому что это, возможно, был его единственный шанс.

Шанс, что эта шикарная ДНК продолжится и превратится в еще много-много поколений двухметровых тяжеловесов авдеевской породы.

Это не его вина.

Это мое долбаное сломанное тело не справилось даже с такой малостью.

Он никогда не узнает правду.

А я просто еще немножко замерзну. В конце концов, эти ледяные доспехи — не такая уж плохая альтернатива чаю с валерьянкой.

— Нет, Авдеев, — я мотаю головой по подушке, доставая из загашника припрятанную на самый черный день маску Идеальной обманщицы. Вершина моей эволюции, учитель бы мной гордился. — Это не твой ребенок. Это был не твой ребенок.

Он только на секунду поджимает губы и прикрывает глаза.

Ресницы у него такие длинные — с ума сойти можно.

Маленькая нотка трогательности на чертовски брутальном лице.

— Позвонить кому-то? — Авдеев терпеливо ждет ответ.

— В этом нет необходимости.

Я потихоньку вытягиваю вперед руку, распрямляю скрюченные судорогой пальцы. Кольца там нет. Я носила его так недолго, что даже следа не осталось.

— Долго ты здесь? — Опускаю взгляд на еле заметно дрожащий под тонким одеялом живот. Это моя вина — если бы я была правильной нормальной женщиной, не думала все время о том, что у меня распухли ноги и живот скоро превратится в кисель… Это моя вина.

— Ты два дня была в реанимации, — натянуто, очень глухо говорит Вадим. — Вчера стало лучше и врач разрешил перевести тебя в палату.

Полупрозрачными грязными мазками в памяти всплывают обрывки слов, которые врезались в мое вязкое сознание как метеориты. Сейчас тяжело вспомнить, о чем они говорили. Остались только слова, сказанные едким женским голосом: «Вы на ее руки гляньте, наколок понаделывают, а потом еще рожать хотят, бессовестные».

— Пока ты будешь на моей орбите, Авдеев, вряд ли тебе на голову свалится нормальная женщина.

Сколько времени мне нужно, чтобы забыть его?

Несколько лет?

Несколько жизней?

Хочу ли я забывать?

— Я не смогу… с тобой… Не хочу испортить жизнь еще и тебе. Только не тебе. — Он заслуживает правду больше, чем все остальные люди в моем сломанном, насквозь фальшивом мире.

— Меня абсолютно устраиваешь ненормальная ты.

— Прости ему, господи, ибо не ведает что говорит, — произношу немного хрипло. — Я безнадежно сломана, Вадим.

— Ты правда хочешь поговорить об этом сейчас?