В гостиничном номере он усадил меня на бархатную оттоманку. Некоторые из этих деталей я помню так ярко, что часто думаю, не привиделись ли они мне. Полотенце, которым он вытирал меня насухо после дождя. Он стоял на коленях у моих ног, его высокий рост складывался, как бумага, чтобы расстегнуть шнурки на моих ботинках. Дрожь, которую вызывали его пальцы, когда они касались задней поверхности моих икр, когда он развязывал узел. Стакан воды, который он заставил меня выпить. То, как он нес меня до кровати.

Когда я позвала Якова Кавинского к себе в трудную минуту, он приехал без колебаний. Он привел меня в гостиничный номер, вытер с меня дождь и деликатно уложил в постель. А потом он встал, чтобы уйти, и на этом воспоминания должны были закончиться.

Если бы мне дали второй шанс изменить хоть что-то в своей жизни — хоть что-нибудь, — я бы изменила то, что сделала тогда.

И вместо того чтобы позволить своему молчаливому спасителю скрыться в тени, из которой он появился, я хватаю его за руку. Тяну обеими руками, заставляя его сесть на край кровати. Я сажусь и смотрю ему в лицо, в то лицо, которое я не могу вынести.

Это жесткое, бледное лицо с невыразительным ртом, черными пустыми глазами и грубой стрижкой, как у солдата или заключенного. В тот вечер у него фиолетовый синяк возле рта и выцветшие остатки синяка под глазом.

Я смотрю ему в лицо, и сотня вопросов порхает на моих губах, как полупрозрачные крылья мотылька, и я не могу задать ни одного, потому что все вопросы на самом деле — одна лишь истошная мольба.

Пожалуйста, люби меня.

Поэтому вместо этого я делаю шаг вперед и прижимаюсь пьяным ртом к разбитым губам Якова Кавинского.

Воспоминания о той ночи размыты и неопределенны, но реакция Якова на этот поцелуй впечаталась в мое сознание.

Я едва прикоснулась губами к его губам, чтобы понять, что на вкус он как сигареты, которые он без устали курит. Его руки взлетают вверх и хватают меня за руку. Он отталкивает меня от себя и отшатывается назад, словно я — ядовитая змея, готовая укусить его. На мгновение он смотрит прямо на меня, прямо в меня, этим ужасным взглядом, пронизывающим и непроницаемым одновременно.

Наступает мгновение тишины, невыносимого напряжения.

Он может сказать что угодно — я даже не знаю, что я хочу, чтобы он сказал. Я знаю, что я хочу, чтобы он сделал, и знаю, что я хочу от него. В конце концов он произносит только одно слово.

— Нет.

Даже в своем отказе этот ублюдок остается мрачным и прямолинейным.

— Я знаю, что ты хочешь меня, — выплевываю я на него.

— Ты не знаешь, чего я хочу, — отвечает он.

А потом встает, бросает мне ключ-карту от комнаты и поднимает свой шлем.

— Спи, Колючка, — говорит он. — За комнату заплачено, утром можешь идти домой.

Яков почти не говорит по-русски, единственное русское слово, которое он употребляет при мне, — это вот это. Колючка. Постоянное напоминание о том, кто я.

— Не называй меня так, — хриплю я, рыдания сжимают мое горло, как динамит, который вот-вот взорвется. — И перестань обращаться со мной как с ребенком, ты, покровительственный ублюдок.

Он пожимает плечами. — Перестань вести себя как ребенок.

Все унижения, боль, неприятие и обида бурлят в моей груди, затягивая меня вниз. Тогда я начинаю хватать вещи наугад и швырять их в него, плохо целясь сквозь дезориентирующее пятно слез.

— Убирайся! Убирайся! Я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни! Я больше никогда не хочу тебя видеть, я больше никогда не хочу видеть твое лицо и прокляну тот гребаный день, когда услышу твое имя, я надеюсь, я надеюсь…

Наконец рыдания настигают меня. Я не помню всего, что говорю, но помню, что копаю глубоко, тянусь к нему, так низко, как только могу, чтобы выплеснуть на него все, что могу, чтобы заставить его почувствовать хотя бы часть моей боли.

Но Яков невосприимчив к боли. Он позволяет мне сыпать на него все, что попадает под руку, и все оскорбления, которые поднимаются до моего рта. У двери он останавливается, чтобы сказать: — Я приду в следующий раз, когда понадоблюсь тебе.

Его последнее оскорбление — напоминание о том, что я всегда буду слабой, уязвимой, беспомощной девушкой, какой он меня видит.

— Я умру раньше, чем попрошу тебя о помощи!

Мои слова встречают закрытую дверь. Он уже ушел.

И это был последний раз, когда я его видела. До этого момента.