За спиной послышался треск веток, приближающийся топот ног. Через минуту на поляну тяжело проломился Иван Бровкин, за ним трое его гвардейцев.

Я кивнул на Гендрикова и мальчишку.

— Крепко связать обоих и доставить в моё имение. В подвал, у двери поставить охрану. Да, в подвале держать раздельно. Старшему заткнуть пасть, вдруг он может магичить и без жестов.

Обоих связали, даже мальчишку стянули верёвками так, что заскулил, я поморщился, ничего, приедем в имение, сразу развяжу, а вот самого Гендрикова привяжем так, что и пальцем не шелохнет, он оказался сильным магом огня, а мы люди осторожные.

Ещё рассвет только-только занимался на востоке небокрая, как их привезли в грузовике, тут же втащили в подвал. Как я и велел, в разные камеры, старший не сможет вдолбить мальчишке, что говорить и как отвечать.

В подвале мрачно и сыро, а ещё и холодно, но Гендриковы маги огня, и когда стражи через пару часов отворили для меня двери, в лицо пахнуло нечистым теплом, сырость испарилась, оставляя неприятные запахи, воздух достаточно прогрет.

Ничего себе, подумал я встревожено, если он даже связанный и с кляпом во рту может призывать огонь, то противник это опасный, очень опасный.

Его раздели и привязали к стулу, руки к подлокотникам, ноги к ножкам. К сожалению, в подвале не нашлось даже крюков в стене, чтобы надёжнее зафиксировать пленника.

Я подошёл вплотную, вырвал у него изо рта кляп, отшвырнул. Гендриков закашлялся, дёрнул руками, словно хотел помассировать горло.

Я сказал холодным голосом:

— Сперва я хотел убить твоего младшенького, потом злость ушла, парень не так уж и виноват, решил просто кастрировать, чтоб ваш поганый род прекратил существование.

Он забился в верёвках, лицо побагровело, силится что-то сказать, но горло пересохло, слова не складываются, только невнятные хрипы.

Я подождал, приподнял бровь, а когда у него ничего не получилось, и он это понял, я продолжил:

— Кровь людская не водица, не люблю её лить… зазря. Пожалуй, могу даже не кастрировать. Но с условием.

Он смотрел вытаращенными глазами, потом нехотя наклонил голову, дескать, согласен на любые условия.

— Мы сейчас же подпишем купчую, — сказал я. — Ты продаёшь мне своё имение и все земли с предприятиями и рудниками. Скажем, за миллион. Конечно, не дам ни рубля, но напишем миллион, чтобы нормально прошло в Торговой Палате. Или пять миллионов, неважно. И я с этих денег заплачу налог в казну. То есть ты заплатишь, как и положено. Что? И не пикни!.. Считаешь, много за жизнь твоего наследника? Твоего Рода?

Он закашлялся, изо рта наконец-то вылетели слюни, смочив и горло, прохрипел:

— Моё имение?.. Да ни за что!.. Это вся моя жизнь, это жизнь Рода, мы со времён Ивана Грозного строили и растили!

Я сдвинул плечами.

— Ну и ладно. Зато я есть, а тебя, считай, уже нет.

Его глаза расширились, когда я вытащил из ножен тесак и сделал к нему шаг, взглядом нацеливаясь в горло.

Он вскрикнул надсадно:

— Ты забираешь всё, какой смысл мне жить? Лучше убей!

Я сдвинул плечами, повернулся к молчаливому Василию.

— Скажи Тадэушу, пусть прирежет и того малолетнего придурка. А ты кончай этого… Имение и его земли мы и так заберём.

Василий довольно улыбнулся, вытащил из ножен длинный нож с блестящим лезвием и шагнул к Гендрикову.

Тот завопил:

— Погоди, погоди!.. Ты же не этого хотел?

Я обронил как можно небрежнее:

— Но ты против, да?

Он сказал уже тише:

— Давай договоримся!

— Я своё сказал, — отрезал я. — Никаких торгов!.. Это ты торгаш, а я дворянин. Василий, кончай его!

Василий замедленно поднёс лезвие ножа к его горлу, мой замысел понял и подыгрывает, и Гендриков завопил снова:

— Погоди!.. Откуда я знаю, что ты после купчей не убьёшь моего внука?

Я ответил надменно:

— Да я и тебя оставлю в живых, зачем мне ваши жизни?

Его глаза расширились, вроде бы рад, но тут же по лицу пробежала тень сомнения.

— И меня?

Я сдвинул плечами.

— Без земель и денег ты не опасен. Живи, вспоминай, как пытался откусить кусок, которым подавился. Ну что, нести бумагу и чернила?

Он умолк, видно было, что раздумывает тяжело и болезненно, наконец спросил почти шёпотом:

— А сейчас что с моим внуком?

Я отмахнулся.

— Удавить руки чешутся, но пока держусь.

Василий молча сбегал за бумагой и чернилами, я велел развязать главе рода правую руку, но острое лезвие держал у ярёмной вены.

После того, как все бумаги с его и моей стороны были подписаны, он произнёс безжизненным голосом:

— Ну всё… я отдал всё… Теперь развязывай.

Я вскинул брови в изумлении.