— Помнишь, после детдома ты предлагал вместе крутиться?

— Ну. — я помнил, но ещё я помнил о том, как он себя вёл в последнее время.

— Теперь у нас хотя бы появился шанс выжить, и не просто выжить, а жить.

— До всего этого пиздеца, тоже был шанс. — заупрямился я.

— Ага, как же. — ядовито прошипел он.

И я вдруг задал себе вопрос, неужели целому миру стоило рухнуть, чтобы Зима перестал скалить на меня свои зубы?

Ответ не заставил себя долго ждать.

Стоило.

Хилый

Всепоглощающий ужас сковывал моё тело и разум.

Было по-настоящему страшно оказаться в новом месте, да ещё и в таком. Военные, не церемонясь, пихают тебя в коридорах или громко ржут, если ты сделал что-то не так. Казалось, я постоянно делал что-то не так.

Для меня такое отношение к себе было привычным, в приюте со мной обращались примерно так же. Я с самого детства, робею при виде других. Не важно, кто передо мной, военный или свой детдомовец.

Болезненный цвет кожи, вечные тёмные круги, под уставшими глазами, совсем не красили меня.

Я надеялся, что меня будут называть вампир, ну или еще как-нибудь круто. В приюте сначала называли Уродом, потом Хилым. Так кличка и прицепилась. Дима Хилый. Мне не очень нравится, но я не жалуюсь.

Клички и похуже бывают. Вот, например, кликуха Мама у детдомовца, ирония, не правда ли? А еще я знал одного парня, по кличке Сопля.

Так о чем это я? Ах, да, вспомнил.

Родился я недоношенным, на седьмом месяце, от того и болею часто. Что ни чих, то простуда. Мама отказалась от меня почти сразу, и я попал в дом малютки.

А вообще, это не слишком интересно. Мне больше нравится слушать, а не говорить. Меня всё равно никто не слышит. Если бы можно было всегда молчать, я бы так и делал. Но в местах, где я рос, нужно отвечать, если тебя спрашивают.

В тот день, я первым увидел мертвых на улице через окно. Я даже поднял руку, чтобы сообщить Котенку об этом.

Он не обратил на меня внимания. Я тихо сказал об этом ещё раз.

В классе кто-то начал ржать.

Я повторил. Никто даже не обернулся на мою последнюю парту, за которой я сидел один.

Я набрал в грудь побольше воздуха, но в коридоре послышались крики.

Тогда Котенок наконец вышел посмотреть, что там случилось, и больше я его не видел.

Три дня взаперти с этими психами, показались мне адом. Я был готов выйти в коридор и принять смерть с достоинством, которого у меня никогда не было, лишь бы не находиться с ними рядом. Они ругались между собой, дрались и снова ругались. Зимин взял на себя участь главного и давал им указания.

Я от чего-то настолько его боюсь, что никогда не смотрел ему в глаза. Хотя он вроде бы никогда не трогал меня. Пинки и подножки не считаются.

Уже здесь, в бункере, он впервые со мной заговорил по-человечески. Разбудил меня ночью в лазарете и спросил: «Не хочешь со мной в отряд?»

Я спрятал глаза, вздохнул и кивнул, не найдя слов, для отказа.

— Молодчина, Хилый. — он хлопнул меня по плечу, я весь сжался. — Отчаянные времена, требуют отчаянных мер. — произнес он и ушёл.

Если честно, не хотел я в отряд, но отказать ему не мог, при всем желании. Его глаза, холодные и злые, сильно пугали меня, заставляли прогибаться.

Я не сильно жалуюсь, с другой стороны, если я буду в отряде, может кто-то начнет меня уважать. Хотя не то чтобы я сильно в этом нуждался.

Спустя неделю нас, всех шестерых, пригласил к себе начальник службы безопасности.

Семeн Павлович, так его звали, оглядел нас с ног до головы и остановил свой взгляд на мне.

— Этот тоже с вами? — удивлённо вскинул брови тот.

— Так точно. — гордо ответил Зимин. — Хилый… Дмитрий Рябин.

— Угу, Рябин… — пробубнил дед. — Первое построение завтра в восемь утра.

Зимин кивнул.

— И сделайте что-нибудь с этим. — Он указал пальцем на меня. — Рожа его раздражает меня.

Парни засмеялись, а я смиренно опустил голову.

Я уже привык.

— А вы на рожу его не смотрите. — уверенно начал Зимин.

Парни затихли, а я смотрел только на него.

— Завтра этот парень покажет, что может, а через пару лет, может и вас сменит.

— Фамилия! — рявкнул Семeн Павлович.

Я вздрогнул, но не смог отвести взгляда от парня, что заступился за меня.