Серьезные споры шли среди компоновщиков. Тут уже голоса военных моряков звучали куда как веско.

– ...дальномер вообще выкинуть к широкоизвестной матери...

– Ты чё? Как без него, ведь...

– Не надо, говорю тебе, вот вместо него... точнее, вместо них. По радару, и еще заметь: у вспомогательного калибра свой...

– ...и хоть ночью, хоть в тумане...

– ...и еще, Валентин Палыч, когда выкинем гидросамолеты, да еще бензин к ним, и масло...

Тут в ходе обсуждений кто-то из младших инженеров высказал совсем уж крамольную мысль:

– Сергей Васильевич, вы говорили, что вибрация на полном ходу была сильной.

– Ну да, верно. И шум тоже. Сам не свидетель, но немецкие офицеры говаривали, что-де на полном ходу на мостике друг друга слышать не могли.

– А что, если поставить двигатели на амортизирующие... ну, на упругое основание?

Посыпались возражения.

– Это вы сколько же полезного объема уберете сразу?!!

– А ежели подсчитать!

– Да если бы только это! Еще переделывать конструкцию опор гребных валов! Начисто!

– Потом: очень не факт, что избавимся от вибрации. Уж точно она полностью не уйдет.

– А ежели подсчитать!

– А смещение центра тяжести! При том, что метацентр там же, а отсюда следует, что остойчивость...

– И добавьте, что времени это займет... да лишние два месяца, и это если не считать затрат времени на ожидание металлоконструкций...

– Сбросьте все же время на расчеты, Игорь с Левой нам экономят во как...

И вот когда общественное мнение уже совсем приблизилось к вердикту о полной невозможности реализации смелого технического решения, коварный инженер из НКВД кинул идею:

– Товарищи, так ведь от вас усилия особенные и не нужны. Всего-то: предоставить кораблестроителям нужную документацию. И решать уж точно будете не вы, а моряки. Ведь вы не знаете, насколько им это нужно, и сколько времени они дадут на материализацию ваших гениальных замыслов.

– Да хоть сто раз гениальные - обидно, что пойдут они кошке под хвост...

– Ну, попробовать не запрещено.

– Мы-то будем работать в темпе фокстрота, а у них менуэт будет звучать.

– Менуэт - это что?

Знаток музыки пустился в объяснения:

– Такой танец; он с медленными поворотами, поклонами, реверансами. Для черепах создавался.

Тут дискуссия повернулась неожиданным боком.

– Мне странно вас слышать, товарищи. Вам доверили решение важнейшей задачи, имеющей громадное военное значение. И что ж? Вы подходите к ней со смехом! В такой ситуации полагаю юмор совершенно неуместным.

Сказано было с полной уверенностью в голосе. Рославлев глянул на говорившего. Психотип был ему насквозь знаком. Очень партийный товарищ, с твердейшей убежденностью в своем праве определять идеологическую линию.

– И впредь прошу вас, товарищ Александров, не подавать дурной пример младшим в должности. Работа эта имеет помимо прочего, политическое значение, а в политике смешки неуместны. Здесь вам не цирк!

Лица кораблестроителей выразили большой диапазон эмоций: от скрытой брезгливости до откровенного испуга.

Заезжий пожилой инженер сохранял безукоризненную вежливость:

– Извините, не знаю, как к вам обращаться...

На подвижном лице партийного долей мгновения промелькнуло что-то вроде: 'А должны были.' Впрочем, он сухо бросил:

– Можете называть меня товарищ Парфенов. Я секретарь парторганизации, - и, не теряя ни секунды, означенный товарищ начал развивать наступление.
– Вы партийный?

Пожилой инженер отрицательно качнул головой.

– Я так и думал, - с напором продолжил партсекретарь.
– Сразу видно: вы недооцениваете идеологическую составляющую. В дальнейшем рекомендую не снижать рабочий настрой у наших сотрудников. Им не до смеха. Они делом заняты.

Оратор сделал секундную паузу набрать воздух. Ею пожилой инженер и воспользовался:

– Мне кажется, вы, товарищ Парфенов, недостаточно знаете труды Владимира Ильича Ленина.

Заявление было настолько наглым, что партийный чин растерялся.

– Я вам напомню, - вроде как и негромко, но веско продолжил седой московский инженер.
– Это из его замечания по творчеству Маяковского...

Удар был точен. Сталинскую оценку Маяковского ('был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи') мог бы оспаривать разве что полный недоумок. Этой одной причины было вполне достаточно, чтобы не затрагивать творчество этого поэта. А тут еще Ленин...