Шрифт:
Они отправились в путь в карете и, миновав Торре-Горду, выбрали удобный маршрут вдоль пляжа, которым все пользовались во время отлива. Но в тот день это удобство было сомнительным. Огромные волны с оглушительным грохотом разбивались о песок под темным от грозных черных туч небом. По пути им постоянно попадались обломки кораблекрушений, и экипажу приходилось лавировать между кусками такелажа и рангоута, бочками и даже обломками корпусов кораблей. Время от времени попадались трупы со следами увечий, раздувшиеся после нескольких дней пребывания в воде. "Моя мать стонала и отворачивалась, каждый раз боясь увидеть изуродованное тело своего супруга", — писал Антонио. К этому времени они были уверены, что он мертв.
Оказавшись в Кадисе, они принялись расспрашивать встречных, но никто не мог сказать им ничего определенного. Люди устремлялись к гавани, чтобы выяснить, что происходит, и предложить помощь раненым. Масштабы поражения к этому времени были очевидны. В письме, отправленном Бернардо де Уриарте из Кадиса 25 октября, прямо говорилось, что "Нельсон и его англичане одержали полную и решительную победу, и наш флот был полностью уничтожен". К 29 октября в госпиталях Кадиса находилась тысяча раненых. Потери были особенно велики среди пехоты: "От французских войск, которые были погружены на корабли флота, осталась едва ли треть, и вид того, как их солдаты бродят по улицам, раздирает душу". Капитан Перно, сражавшийся на борту «Плютона», подтвердил это в письме домой. Экспедиционный корпус, покинувший весной Францию, насчитывал в общей сложности более четырех тысяч человек. Сейчас в нем насчитывалось 756 человек. "Остальные, — с горечью комментировал Перно, — были либо убиты, либо утонули, либо им ампутировали конечности, и они мучились в госпиталях". На самом деле большинство из них томились в плену.
В субботу, 26 октября, стрелка барометра в Королевской обсерватории, расположенной поблизости Кадиса, поднялась на шесть дюймов, хотя ветер оставался сильным, а проливной дождь продолжался. Коллингвуд дал сигнал шхуне «Пикл» приблизиться на расстояние голосовой связи, и в девять часов отдал лейтенанту Джону Лапенотьеру приказ возвращаться в Англию с двумя депешами, содержащими первые известия о сражении. (Горько разочарованный Роберт Янг был отправлен в Фаро два дня спустя с дубликатами депеш для генерального консула Великобритании в Португалии). До своего отхода Лапенотьеру пришлось выгрузить снятых с «Ахилла» группу из двадцати восьми военнопленных французов, включая тяжело раненного офицера. Когда в полдень корабельная шлюпка вернулась, доставив французов на «Ревендж», Лапенотьер отправился в путь и через полчаса скрылся из виду.
Коллингвуд также воспользовался более спокойной погодой, обещанной барометром, чтобы отправить несколько наиболее сильно поврежденных кораблей в Гибралтар. Он приказал «Принцу» отбуксировать туда «Тоннант», а «Нептуну» — «Виктори». Его сигнал застал капитана Томаса Фримантла за написанием первого после боя письма своей жене Бетси:
Прошедшая неделя была полна тревоги и усталости, которой я никогда не испытывал, но я верю, что Бог дал мне значительный кредит... В настоящее время у меня на буксире находится «Виктори», и адмирал только что подал мне сигнал следовать с ним в Гибралтар, что, на мой взгляд, является убедительным доказательством того, что он полностью удовлетворен старым «Нептуном», который ведет себя настолько хорошо, как только я мог пожелать. Потеря Нельсона — смертельный удар по моим будущим перспективам здесь, он хорошо умел ценить способности и рвение, и я уверен, что никогда не перестану оплакивать его потерю, пока я жив.
На «Нептуне», как и на других кораблях, у офицеров появилось свободное время для более тесных отношений с врагом. "Пленные, которые находятся у нас на борту, говорят, что они ожидали, что нас хорошенько отделают, — писал Уильям Бэдкок своему отцу. — Они слышали, что у нас был только 21 линейный корабль, а у них было 33, их офицеры сказали им, что теперь англичане заплатят за все, но, я думаю, им пришлось так сделать".
Фримантл также наслаждался обществом пленных офицеров: "Адм. Вильнёв был со мной на борту «Нептуна» в течение двух дней, — писал он. — Я нашел его очень приятным и воспитанным человеком, бедняга был очень подавлен!" Фримантл только что передал французского адмирала на борт «Эвриала», но у него все еще оставались капитан 1 ранга Жан-Жак Маженди, адъютанты Вильнёва и генерал Контамин, а также "450 бедняг-испанцев с «Сантисима-Тринидада», с настоящим итальянским священником, уроженцем Мальты... превосходный французский повар и настоящий испанский мопс". Французы были полны бравады и остроумных высказываний в адрес своего императора. "Эти французы заставляют меня смеяться над их гасконадой, а также над рассказами о Бонапарте, парижском Пале-Рояле и т. д... — рассказывал он Бетси. — Французский капитан регулярно каждый ужин пьет за ваше здоровье. Бедняга женат и оплакивает свою судьбу, один из молодых адъютантов страстно влюблен в даму из Кадиса и, как подобает французу, носит ее фотографию в кармане".
Хорошее настроение Фримантла было испорчено только смертью его друга и покровителя, а сообщение с квартердека о сигнале от «Эвриала» напомнило ему о переменах к худшему: "Поверите ли, старина Колингвуд теперь подал мне сигнал идти крейсировать у мыса Эспартель вместо Гибралтара. Бедняга не помнит, что у него на уме через 5 минут, проведенных с кем-то".
Коллингвуд выяснил, что некоторые корабли были повреждены серьезнее, чем он предполагал, и что тем, которые были перегружены пленными, отчаянно не хватало воды. В сложившихся условиях было невозможно должным образом позаботиться о раненых врагах. Теперь, когда их можно было отправить на берег, Коллингвуд решил открыть дипломатический канал связи с маркизом Соланой. Его первоначальное предложение состояло в том, чтобы предложить ему раненых испанских пленных, если испанцы доставят их и признают военнопленными, которых необходимо будет обменять на эквивалентное количество британских пленных, прежде чем они снова смогут сражаться против Британии.
В понедельник, через неделю после битвы, он передал сообщение для маркиза в руки капитана фрегата «Сириус» Уильяма Проуза, который уже находился неподалеку от входа в порт. Подняв флаг перемирия, «Сириус» спустил шлюпку на входе в гавань, затем немедленно отошел на прежнее место. Проуз медленно вошел в гавань, внимательно осматривая Кадисскую бухту по мере приближения. Одноногий командир фрегата, который поступил на службу в военно-морской флот в должности матроса 1-й статьи более тридцати лет назад, поужинал с Соланой и остался на ночь у Джеймса Даффа, британского консула.
Солана ответил на следующее утро, пообещав вернуть тех англичан, которые были захвачены в плен или выброшены на берег на потерпевших бедствие призах. Он напомнил Коллингвуду, что механизм обмена пленными уже был согласован с лордом Нельсоном и внес предложение о возвращении всех испанских и французских пленных, особенно Балтасара де Сиснероса, единственного испанского адмирала, попавшего в плен к британцам. На два французских фрегата и бриг «Фюре» погрузили живых и здоровых английских пленных для обмена на раненых испанцев.