В общей сложности три корабля приняли с «Аргонауты» 387 человек, включая призовую команду «Полифема», но ухудшение погоды помешало им завершить работу. Филип Дарем, капитан «Дефайенса», разгрузил свои шлюпки в пятнадцать часов, когда его марсовые уже брали третий риф. Он отправил шлюпки обратно с тросами, "чтобы взять «Аргонауту» на буксир, но из-за того, что волнение слишком усилилось, счел это неосуществимым". Вместо этого он послал две шлюпки с лейтенантом Харгрейвом, тремя мичманами и двадцатью тремя матросами, чтобы поставить испанский корабль на якорь, что они и сделали. К ним присоединились люди с «Ревенджа», "чтобы помочь с насосами, поскольку корпус судна был сильно разрушен в районе ватерлинии".

«Энтрепид» тонул, и шансов на его спасение было мало. Судно буксировалось «Аяксом», но имело сильную течь: его команда и британцы на борту постоянно находились у насосов. В ту ночь, после того как лопнул буксир, эта команда пришла в отчаяние. Огюст Жикель заметил, что работа помп замедляется, и ему доложили, что двери кладовой припасов взломаны. Смешанная толпа французов и британцев забралась внутрь, чтобы напиться. Когда Жикель прибыл, бочка с eau-de-vie была только что вскрыта, и лужица алкоголя растекалась вокруг основания свечи, которая была поставлена на палубу. Жикель вовремя успел погасить пламя ногой, но, когда все погрузилось в темноту, раздались угрожающие голоса, обращенные к нему. Он ожидал удара ножом в любую секунду, но тут один француз крикнул: "Это же Огюст! Тот, кто спас Гревийо»", имея в виду спасение Жикелем моряка, упавшего летом за борт. Во время кратковременной паузы Жикель и находившийся рядом с ним английский офицер обратились к тем, с кем еще можно было договориться, затем очистили помещение и забаррикадировали двери.

Утром начали прибывать шлюпки, чтобы снять всех людей. Лейтенант Чарльз Энтони с «Британии» доложил Нортеску о поведении Жикеля настолько благосклонно, что адмирал пообещал Жикелю свободу. Но его близкий друг, младший лейтенант Пуллен, умирал. Его признали слишком тяжело раненным для транспортировки в шлюпке, и он умолял Жикеля остаться с ним в его последней агонии. Позже Жикель рассказывал, что в порыве сентиментального великодушия, усиленного известием о его грядущей свободе, он согласился остаться рядом со своим другом, пока тот не умрет, и только потом подняться на борт «Британии». Приз-мастер пообещал вернуться за ним, но поднялся ветер, и сообщение шлюпкой снова стало затруднительным. «Британия» отдалялась все дальше и дальше, и, как писал Жикель, "моя военная карьера исчезала вместе с ней".

Когда Пуллен умер, на «Энтрепиде» оставалось всего трое живых, в том числе артиллерийский офицер и баковый гардемарин с дрожащими руками, который не хотел оставлять Жикеля. Среди трупов и крови тишину нарушал только шум моря и приглушенное журчание воды, поднимающейся в трюме и распространяющейся по кораблю. Опускалась ночь, корабль тонул. Они нашли фонарь и, поместив его на конец шеста, стали размахивать им. В сумерках подошло несколько британских шлюпок. Жикель был доставлен на «Орион», а чуть позже, как и обещал, вернулся Чарльз Энтони с целью предать огню оставленный корабль. «Энтрепид» взорвался в двадцать один тридцать. Этот взрыв был зарегистрирован тремя английскими кораблями, а также башней Тавира в Кадисе, чей наблюдатель по величине взрыва предположил, что взорвался линейный корабль.

Уничтожение «Сантисима-Тринидада» стало более спорным. Это была самая крупная и престижная награда из всех остальных. Он, безусловно, был в плохом состоянии, но мичман Уильям Бэдкок с «Нептуна», поднявшийся на борт испанца, считал, что его можно было спасти: "Верхняя часть его борта, это правда, была совершенно изрешечена нашим превосходным огнем... но нижняя часть от портов нижней артиллерийской палубы до ватерлинии имела только несколько пробоин, и все они были заглушены. Он был построен из кедра и простоял бы целую вечность, став славным трофеем битвы; но в повестке дня было «топить, сжигать и разрушать»".

С другой стороны, испанские источники сообщили, что ее измученный экипаж проигрывал битву с поднимающейся водой в трюме. Адмирал Бальтасар де Сиснерос сообщал, что "в течение двух дней, которые мы оставались на корабле, люди страдали от постоянной усталости — усталость от необходимости борьбы с водой и от многих других работ, вызванных плохим состоянием корабля, была столь же велика, как и та, которой они подвергались при обслуживании орудий". По словам бригадира Уриарте, его капитана, в конце боя в трюме было шестьдесят дюймов воды, и, несмотря на постоянную откачку, уровень поднялся до пятнадцати футов к тому времени, когда судно было покинуто.

Мичман Уильям Бэдкок писал домой своему отцу, что орудийные палубы представляли собой ужасное зрелище: "На корабле было от 300 до 400 убитых и раненых, его бимсы были заляпаны кровью, мозгами и кусками плоти, а кормовая часть палуб была забита ранеными — кто без рук, кто без ног. Какие бедствия приносит война..."

Перемещение людей с этого огромного четырехпалубного судна представляло собой сложную задачу в условиях бурного моря. Погода была настолько плохой, что ни одна шлюпка не могла подойти к борту. Вместо этого они проходили под кормой испанского корабля, и люди спускались по концам, сброшенных, вероятно, с галерей. В этих обстоятельствах раненые представляли собой проблему: "Нам приходилось обвязывать несчастных искалеченных за пояс или где придется, и опускать их в кувыркающуюся шлюпку; у некоторых не было рук, у других не было ног, и все они были изранены самым ужасным образом", — вспоминал лейтенант Джон Эдвардс. Капитан «Нептуна» Томас Фримантл приобрел мопса с тонущего «Сантисима-Тринидада», а Уильяму Бэдкоку подарили (или, возможно, «затрофеили») позолоченный кортик, принадлежавший сыну адмирала Сиснероса. Бригадир де Уриарте забрал домой изуродованную пулями картину с изображением Святой Троицы, которая была выставлена под полуютом. Когда большинство людей ушли, бригады плотников, в том числе одна, присланная Коллингвудом с «Эвриала», начали прорубать отверстия в корпусе ниже ватерлинии. Затем, непосредственно перед тем, как покинуть корабль, они открыли орудийные порты нижней палубы.

Учитывая, что большая часть работ была выполнена в ухудшающуюся погоду вечером 24 октября, усилия по эвакуации этого огромного корабля были достойны восхищения. Джон Эдвардс вспоминал, что он оставил после себя "около тридцати трех или четырех, которых, я полагаю, было невозможно снять с борта без их немедленной смерти". Но британские книги учета личного состава подтверждают слова лейтенанта «Аякса», который утверждал, что он ушел последним, что «Сантисима-Тринидад» был полностью очищен и что он даже спас корабельную кошку: "Когда они отвалили от правого борта, кошка, единственное живое животное на борту, выскочила на ствол одного из орудий нижней палубы и жалобным мяуканьем, казалось, умоляла о помощи: шлюпка вернулась и забрала ее". Всего шлюпки «Нептуна» забрали 407 человек, «Принца» — 350 и «Аякса» — 207. Последняя шлюпка «Аякса» вернулась после полуночи с оставшимися тяжелоранеными испанцами и шестью хирургами. К тому времени погода была очень плохой, поэтому этот последний переход для спасения умирающих людей потребовал огромного мужества и решимости. С затопленным трюмом и массами воды, выливающимися через орудийные порты при каждом накренении, самый большой корабль в мире "неохотно пошел ко дну" вскоре после того, как его покинули последние шлюпки.