Снова меня обступили дамы, и я должна была выслушивать их попытки сказать что-либо умное и интересное, выслушивать, как они смеялись над маленькими и большими слабостями своих друзей, как все их горести сделали мишенью для своих глубокомысленных и едких замечаний, как все, даже самое горькое и больное, становилось темой разговора. Они обгладывали каждую маленькую и большую кость, стремясь показать себя образованными людьми, которые могут говорить обо всем и которым ничто человеческое не чуждо.

Но я, переполненная счастьем и радостным волнением, а также боязнью, пришла в ужас. Никогда раньше я не испытала настолько пустоту современной общественной жизни, и никогда еще люди не казались мне такими хищными и жестокими. Если бы они могли увидеть хотя бы частицу моей трепещущей души, они бы набросились подобно коршунам и стали бы таскать ее, окровавленную, по рынкам.

В это время подошла госпожа N, положила руку мне на плечо и со смехом сказала:

— Что же ты скажешь? «Медведь» так неожиданно уехал! Теперь, когда мы уже думали, что ты забрала его в свои сети! Нечего, нечего представляться, будто ничего не понимаешь, он уже совсем покорно поддался тебе. Да, моя милочка, грех на твоей душе.

Ее слова доносились как будто издали. Я схватила ее за руку и сказала:

— Мне дурно, помоги мне, Мария.

Она с испугом обняла меня.

— О, милая! — сказала она. И, не теряя самообладания, она, беседуя, улыбаясь, повела меня к себе в комнату и уложила на кровать. Она села возле меня.

— Ты хочешь домой, Ева?

— Да.

Она тихо вышла и вернулась через некоторое время с моими вещами. Молча она помогла мне одеться и проводила по лестницам. Внизу, в темной передней, она ласково сказала:

— Не сердись на меня, Ева!

Я отрицательно покачала головой. Тяжело опустившись на подушки экипажа, я подъезжала к дому. Когда я вошла к себе, горничная испуганно остановилась и спросила:

— Боже мой, барыня больна? — И вдруг меня оставили силы, я потеряла сознание.

Когда я проснулась, я лежала на кушетке, а рядом сидел муж и держал мою руку. Он провел рукой по моим волосам и тихо сказал:

— Милая Ева, ты больна! — И голос его звучал странно и печально. При этих словах словно железные клещи отпустили мою грудь и слезы полились ручьями из глаз. Снова он провел рукой по моим волосам и спросил боязливо: — Что с тобой?

— Мне нездоровится, — ответила я наконец.

— Это не то, — сказал он и глубоко вздохнул. Ах, я охотно рассказала бы ему все! Но могла лишь промолвить:

— Не беспокойся обо мне — это, должно быть, только потому, что я вдруг стала взрослым человеком. А это ужасно — быть взрослой!

— Ах, да-да… только бы прошло… поспи теперь. Уйти мне?

Но я судорожно сжимала его руку и снова разрыдалась.

— Отчего мне суждено быть вечно одной? Всегда одна! Ах, отчего ты оставил меня?

Тогда он наклонился надо мной, поцеловал мою руку и сказал:

— Милая, я так виноват перед тобой. Но поверь мне: никогда я не любил тебя искреннее, чем теперь! Ты — единственный человек, который не надоедает мне, не терзает меня. — Затем он опустил мою руку и схватился за лоб. — Да, жизнь — не шутка.

Теперь я взяла его руки и поцеловала их. Мысленно я преклонила колени перед ним, но я не могла ничего сказать ему. Все, что мне хотелось сказать, звучало бы фразой по отношению к этой скорби мужской души.

Спустя некоторое время, когда он молча встал и хотел уйти, я сказала, не глядя на него:

— Благодарю, благодарю тебя… О, мне так хотелось бы рассказать тебе все…

Но он сделал отрицательный жест рукой:

— Не говори ничего. Я знаю все. Это естественно… слишком естественно… Я стар, а ты еще молода… Не думай обо мне. Думай о себе лучше. Попытайся заснуть, успокой свои нервы, спи. Покойной ночи.

— Покойной ночи.

Итак, моя любовь была из тех родов любви, место которой — в царстве свиней. Потому что все во мне сливалось в дикое желание его близости. И это желание заглушало даже мое уязвленное тщеславие и призыв к мести, оно побороло мою гордость, оно бросало меня на землю. Мне хотелось броситься, словно животное в леса, — звать его, умолять вернуться. Но отчаяние сделало меня больной. Я не находила более сна и была беспомощна, как дитя, в своем горе.

Тогда муж мой послал меня путешествовать. Его сестра, которую любили дети, взяла на себя заботу о столе. Как я была благодарна мужу!