Я собирался домой.

— Знаешь, мистер Бейли спрашивал о тебе. Он слышал, что ты возвращаешься домой, и хочет убедиться, что ты зайдешь… когда устроишься, — сказала мама.

— Конечно. Мне всегда нравился мистер Бейли. Я рад слышать, что он всё ещё здоров.

Финн рассмеялся.

— Всё ещё здоров? Этот старик никогда не умрет. Он до сих пор сидит в своем жутком старом фермерском доме, жалуясь на всех ребят из колледжа и на то, как они портят всю рыбалку. Я видел, как он шел в город с винтовкой на плече на прошлой неделе, будто это совсем не противозаконно. Люди прямо разбегаются, когда он идет по городу. Это потрясающе.

Сменив тему, мама взглянула на меня через плечо и вмешалась:

— Дамы в женском клубе Чикалу все в волнении, что ты приедешь домой на этой неделе. Из наших семи мальчиков ты пятый, который сейчас вернулся домой.

В машине повисло тяжелое молчание, когда её слова повисли в воздухе. Никто не отметил, что трое из пяти вернувшихся домой были в гробах.

Мягко откашлявшись, она добавила: — Ты получил все письма?

Я кивнул. Женский клуб Чикалу был известен во всем моем взводе своими посылками и письмами. В обязательном порядке на каждый день рождения, праздник, а иногда и «просто так» я получал небольшую посылку. Иногда из-за того, что мы переезжали или просто из-за того, что система доставки почты была полным дерьмом, посылки задерживались на недели или месяцы, но внутри были рисунки школьников, угощения, туалетные принадлежности и письма. Я делился конфетами и туалетными принадлежностями с парнями. Мы обменивались печеньем девочек-скаутов. Одна коробка «Samoas» была на вес золота. Для меня письма стали самой важной частью. В основном это были от мамы и Финна, маленьких детей или других матерей, студентов колледжей, работающих над проектом, и тому подобное.

Но в одной посылке в ноябре я получил письмо, которое спасло мне жизнь.

Я лениво коснулся письма в кармане рубашки. Шесть лет. Шесть лет я носил это письмо с собой. После бомбежки оно было разорвано и перепачкано моей кровью, и сейчас вы бы вряд ли прочитали его, но оно было со мной.

— Посылки были отличными. Они действительно помогли поднять боевой дух в лагере. Когда мог, я пытался отвечать детям, которые писали. Некоторые из них не оставили обратного адреса, — сказал я.

Мама продолжала заполнять тишину анекдотами о жизни вокруг Чикалу. Мои мысли вернулись к тому моменту, когда я впервые открыл посылку и увидел письмо, которое спасло меня.

В этом пакете было много угощений: снэки из орехов и сухофруктов, жевательные резинки, печенье, вяленая говядина, бутерброды из сыра и крекеров. Когда ты в аду, ты забываешь, как сильно скучаешь по такой простой вещи, как бутерброд из сыра и крекеров. Под угощениями лежала аккуратная стопка конвертов. Большинство из них были адресованы «Морпеху», «Солдату» или «Нашему герою», а некоторые были адресованы непосредственно мне. Я всегда получал одно от мамы и Финна. Получив посылки, я поделился некоторыми письмами с ребятами в лагере. Те, что помечены как «Солдату», всегда отдавались военному, о котором мы заботились на той неделе. Солдаты были в армии, но мы были морскими пехотинцами.

На дне этой конкретной коробки был толстый, исписанный каракулями конверт — цветные завитки и фигуры покрывали всю его внешнюю сторону. Оно было адресовано мне женственным почерком. Повертев его в руках, я почувствовал себя не в своей тарелке. Неприятный укол в груди заставил меня вздрогнуть. Мне не нравилось, что я не контролирую ситуацию, поэтому вместо того, чтобы сразу открыть его, я спрятал его в свой ящичек.

Я не мог отделаться от ощущения, что письмо зовет меня. Я три дня зацикливался на каракулях на конверте — это был студент-художник из колледжа? Тайна этого опьяняла. Почему оно было адресовано мне, если я понятия не имел, кто его написал? Когда я наконец открыл его, то был очарован. Оно не было написано как традиционное письмо, в котором кто-то анонимно писал слова поддержки или благодарности. Это письмо было беспорядочным. Разные чернила, что-то курсивное, что-то печатное, цитаты на полях.

Выяснилось, что письмо писалось в течение нескольких дней. Автор услышал о городском сборе писем и решил написать мне по наитию. Оно включало в себя размышления о жизни в маленьком горном городке, лакомые кусочки информации, полученной на занятиях в колледже, факты об американском Западе и даже анекдоты с каламбурами. Я читал это письмо каждый день, пока не пришло новое. Точно так же оформленный конверт, такой же нелинейный бред внутри. Голос — ее голос — исходил из этих писем.

Были моменты, когда в темноте я мог представить себе её смех или дыхание у моего уха, пока она шепотом напевала текст, который сама сочинила. Ее письма приносили мне утешение в те мрачные моменты, когда я сомневался, что когда-нибудь снова отведаю маминого пирога с пахтой или услышу, как Финн смеется над действительно хорошей шуткой.

На протяжении многих лет она давала небольшие кусочки информации о том, кем она была. Не кто-то, кого я знал до призыва, а приезжая из Бозмена. Она училась в колледже в Чикалу. «Горы и река — мой дом», — написала она. Ее письма были веселыми, очаровательными, утешительными.

То, которое я носил с собой, было особенным. Новостные сообщения о конфликте на Ближнем Востоке были повсюду, и она правильно предположила, что я был в самой гуще событий. Она рассказала мне историю о Валькирии, о которой узнала на одном из своих курсов.

В скандинавской мифологии Валькирии были богинями, которые расправляли свои крылья и летали над полем битвы, выбирая, кому жить, а кому умереть в бою. Воины, выбранные Валькирией, умирали с честью, а затем доставлялись в зал Вальхаллы, в загробный мир. Их души наконец обретали покой.

Читая ее слова, я чувствовал себя комфортно, зная, что если я буду высоко держать голову и сражаться с честью, она придет за мной. Я пронес ее слова в своей голове. Во время рутинных зачисток или высокоинтенсивных миссий ее слова омывали меня, мотивировали и поддерживали. Она соединилась с чем-то внутри моей души — глубоким и незнакомым. Во время моего следующего отпуска я сделал татуировку с изображением расправленных крыльев Валькирии на правом предплечье, чтобы иметь визуальное напоминание о ней. Я всегда мог держать ее при себе.