Мысль о том, что он мог причинить ей боль, сталкивается с другим осознанием, останавливая меня как вкопанного на парковке, когда Слоан несется вперед по мощеной дорожке, которая огибает отель и ведет к домику сторожа.

— Этот эмо-подражатель-долбоящер в розовом галстуке и есть убийца? И ты ходила на свидание с этим придурком?

Слоан фыркает от смеха, но не останавливается.

— Отвратительно.

— Слоан…

— Это соревнование, Палач, — говорит она, дойдя до угла отеля. Она даже не оглядывается через плечо, показывает мне средний палец и уходит, сказав на прощание два слова: — Иди нахуй.

Слоан заворачивает за угол с дьявольским смехом, ее бегущие шаги поглощаются тенью.

— Черта с два, — шиплю я.

А потом убегаю вслед за ней в ночь.

РОУЭН

Фигура Слоан — не более чем силуэт, когда она взбегает на холм к старому черному дому, крутые пики крыши которого торчат к луне, как копья. Полосы желтого света льются из окон вниз по крутому склону сада и пересекающей его тропинке, давая мне ровно столько освещения, чтобы разглядеть свою добычу.

Моя ухмылка становится дикой, когда я сокращаю расстояние между нами.

Я со всей силы врезаюсь в Слоан и сбиваю ее с ног, как в регби. Мы крутимся в воздухе, так что основная тяжесть удара приходится на меня. Трава и гравий впиваются в предплечья, когда я резко переворачиваю нас, прижимая девушку к себе.

Тяжелое дыхание Слоан наполняет мои чувства ароматом имбиря и ванили. Она сдувает прядь волос с глаз и свирепо смотрит на меня, дергаясь под моим тяжелым весом.

— Отвали на хрен. Он мой.

— Ничего не поделаешь, Персик.

— Назовешь меня так еще раз, и, клянусь богом, я отрежу тебе яйца.

— Как скажешь, Черная птичка, — улыбаюсь и быстро целую ее в щеку, ощущение ее мягкой кожи врезается в память в тот момент, когда я ее касаюсь. — Увидимся.

Я отталкиваюсь и бегу, восхитительный звук ее разочарованного протеста звучит самой прекрасной мелодией позади меня.

Сердце бешено колотится, а ноги горят, когда я взбегаю по крутому склону. Почти добираюсь до низкой ограды из кованого железа, окружающей дом, когда ночь прорезает звук двигателя.

Фрэнсис сбегает.

Я сворачиваю и иду вдоль линии забора к подъездной дорожке, где на асфальт падает свет от машины в гараже. Добегаю до края тротуара и подбираю камень с бордюра как раз в тот момент, когда дверь гаража открывается до конца и машина выезжает изнутри.

Поэтому я делаю то, что сделал бы любой здравомыслящий человек.

Я запрыгиваю на гребаный капот.

Слоан выкрикивает мое имя. Визжат шины. Я встречаюсь взглядом с водителем, его паника сталкивается с моей решимостью.

Прижавшись всем телом к капоту, я хватаюсь за его край одной рукой, а другой разбиваю лобовое стекло камнем. И не останавливаюсь, даже когда мы набираем скорость, даже когда машина сворачивает, водитель пытается меня сбросить. Я бью и бью. Стекло крошится от многократных ударов. Впивается в костяшки пальцев. Врезается в кожу, пока я пробиваюсь внутрь и роняю камень, чтобы дотянуться до руля.

Над хаосом разносится панический крик.

— Роуэн, дерево!

Я отрываю руку от лобового стекла и отпускаю капот, соскальзывая с машины и тяжело приземляюсь на бок. Мой стон боли заглушается симфонией металла, когда передний бампер встречает дуб.

Мгновенно вскакиваю на ноги. Тяжелое дыхание вырывается из груди. Ярость опускается подобно красному занавесу, когда я наблюдаю за медленным, затрудненным движением дезориентированного водителя внутри дымящегося куска металла.

— Господи Иисусе, Роуэн, что ты…

Беспокойство Слоан пропадает, когда я набрасываюсь на нее, хватая за горло липкой рукой. Я загораживаю ей пространство, отталкиваю ее назад с каждым шагом, в ее глазах отражаются тревога и вызов. Она сжимает мою руку обеими руками, но не пытается сопротивляться, когда я оттаскиваю ее от машины. Только отойдя от подъездной дорожки, скрывшись в глубокой тени дерева, я останавливаюсь. Но не отпускаю ее.

Позади меня раздаются удары, стук заглушается завесой моего сердцебиения, звенящего в ушах, когда я смотрю в остекленевшие глаза Слоан. Изящная линия ее горла изгибается под моей окровавленной ладонью.

— Роуэн, — шепчет она.

— Мое.

Ее глаза сияют в лунном свете.

— Хорошо, — она кивает в моей хватке. — Он твой.

Я притягиваю ее ближе и вглядываюсь в чернильную бездну ее страха и стойкости, не останавливаясь, пока ее теплые выдохи не овевают мое лицо. Порезы на предплечье горят, когда ее грудь с каждым вздохом задевает изуродованную плоть.