клёпками и всякими шестерёнками.

Говорят, прототипом гогглов

послужили очки первых авиаторов.

— Всё, на борту себя разглядишь! — Яна распахнула дверь, и они оказались в огромном здании, более всего напоминающем вокзал.

По прихоти системы, а, скорее всего, для меньшего привлечения внимания, двери им открылись не центральные вокзальные, через которые двумя сплошными потоками втекал и вытекал народ, а маленькие боковые. Петька первым вышагнул на крытую вокзальную площадь и едва не был сбит с ног летящим сломя голову мальчишкой-оборвышем. Пацан кубарем покатился в одну сторону, предмет, который он прижимал к груди — в другую.

Воришка — а это был, несомненно, воришка — недобро зыркнул на них близко посаженными глазками, живо напомнив Петьке злобного крысёнка, и юркнул в щель между тюками, ожидающими погрузки.

Марина тут же сделала шаг вперёд и прикрыла своими пышными юбками тускло поблёскивающую вещицу, а Яна махнула рукой вылетевшей толпе преследователей:

— Вон туда побежал!

Мимо них промчалась азартно улюлюкающая толпа, половина из которой явно не знала, кого они преследуют и что — и у кого — было украдено.

Ягуся шустро наклонилась и подобрала с пола — благо, внутри вокзала было довольно чисто — непонятный предмет, быстро спрятала его в появившуюся и тут же исчезнувшую объёмистую сумку и скомандовала:

— А ну, веселей, залётные! Причал номер восемь, а у нас всего три минуты.

ДИРИЖАБЛЬ И ПРОЧЕЕ

В стимпанке Петька никогда не был и с любопытством оглядывался вокруг. Сделано было, что называется, с претензией. Огромная вокзальная площадь была накрыта цельным прозрачным павильоном. Стёкла, частью цветные, были вправлены в затейливую сетку металлического каркаса, характерно сильно вытянутую вверх, и общее впечатление в целом напоминало нечто среднее между зимним садом и витражами древних католических соборов. Эта конструкция возносилась на значительную высоту — этажа, должно быть, четыре или пять — и там, в вышине время от времени с пыхтением и лязганьем перемещались непривычного вида механизмы.

Здесь вообще повсюду было много таких деталей, непрерывно напоминающих, что вы находитесь в эпохе царствующего пара: идущие кое-где вдоль стен и конструкций трубы и трубки разных размеров (функционал которых иногда был вполне очевиден, а иногда угадывался с трудом), механические поворотные звонки, специфического вида лампы освещения и подачи сигналов (очень тёплого жёлто-оранжевого спектра). Периодически раздавался характерный звук работающего парового двигателя (если вы хоть раз слышали действующий паровоз, вы представляете, о чём идёт речь). Никакой стали! Повсюду царствовали благородные медь, латунь и бронза.

Зал, по-видимому, предназначался для состоятельной публики. На это указывала и пафосная форма служащих, и вычурные скамьи для ожидания, и полированный прилавок из красного дерева, за которым трудился билетный кассир, периодически вращая ручку сложного устройства, одновременно похожего на старинный кассовый аппарат и старинную же печатную машинку. Этот дивный механизм всего лишь оставлял оттиски на специальных билетных карточках с виньеткой вокзала. Большая часть этих билетов, подумал Петька, должно быть, осядет в памятных альбомах-хламовниках путешествующей публики в качестве винтажной открытки.

Сквозь слегка подкопчённые стенки павильона можно было разглядеть силуэты дирижаблей — огромные кабачкообразные бандуры, к брюхам которых крепились богато отделанные корпуса пассажирских салонов.

Причал номер восемь оказался прямо напротив того места, где они вышли из маленькой рабочей двери — всего-то перейти крытую вокзальную площадь и выйти на платформы. Далее необходимо было войти в кабинку парового лифта — довольно монструозную, хоть и богато украшенную — и подняться на посадочную платформу дирижабля.

Проверяющий билеты швейцар уже начал распахивать входную калитку, как вдруг перед ними выросла кучка весьма неопрятных граждан. Они выглядели весьма колоритно в своих засаленных рубахах с широкими рукавами, кожаных штанах, жилетах и бесформенных кепках, и в иное время Петька не упустил бы возможности разглядеть компанию повнимательнее, а то и пообщаться для расширения кругозора, но первый, самый здоровый мужик прошипел:

— Вы взяли не своё… — и протянул руку к Яниной сумочке.

Медальон под рубашкой резко кольнул, и трость словно ожила в его руках. Он пришёл в себя в тот момент, когда латунный шар набалдашника проламывал висок третьему. Остатки банды с топотом удалялись. С вокзала приближались звуки нескольких полицейских свистков. Судя по дёрганому ритму, стражи закона бежали.

Швейцар замер в замешательстве.

Петька оглянулся на лежащие тела и увидел, что у одного из них практически не осталось лица — трость вломилась прямо в нос и вмяла его внутрь черепа. От этого вида его замутило, но тут Марина развернула его к себе и слегка тряхнула за руку.

— Спокойно! Вы, — швейцару, — сообщите наверх, что следует задержать отлёт на пятнадцать минут для составления протокола, — обрадованный конкретным приказом служитель схватил переговорный рожок и начал в него что-то бормотать.