Варвара даже продала одну акцию, чтобы эту другую, свежую жизнь приблизить: купила платье в синий горошек с розовым поясом, замшевые сапожки с золотыми пряжками, которые были хороши, но неуместны в талой столичной зиме, шелковый шарфик с вангоговскими подсолнухами и пирожные из кондитерской, в которую никогда раньше не заходила.

На Рождество Варвара взяла в кредит сто тысяч. И добавила в портфель еще 12 акций.

— Когда-нибудь тебе перестанет везти, — сказала ей соседка, зашедшая на пирожные. — Ладно свои деньги, но кредитные… — И она так посмотрела, как смотрят на пропащих людей и умалишенных.

Раньше Варвара пропустила бы это мимо ушей, но не теперь. Она выпалила обидно и многозначительно:

— Мое-то только растет, а вот твое давно уже торгуется ниже рынка.

Соседка вылетела из квартиры и хлопнула дверью.

В феврале Варвара не поехала отдыхать. Биржевой график ушел в боковик. А в Турции держались рыхлые пятнадцать градусов и холодное море.

Вечерами она садилась за анализ трендов, помечала уровни поддержки и сопротивления, вглядывалась в фигуры на графике, строила каналы роста и собирала новости про электрокары, Tesla и Илона Маска. Потом наспех проверяла школьные тетради.

Она по-прежнему вставала в хмурые шесть часов, выводила круглые хвостики букв на доске, запускала стрелы аллюзий в учеников, но вместе с надеждой на перемену, в жизнь ворвалась какая-то новая легкость. Каблуки ее замшевых сапожек теперь быстро постукивали по коридору, а учитель химии после встречи еще несколько минут рассеянно стоял в коридоре. Однажды он принес розово-белые тюльпаны и за обедом рассказал про южноамериканских обезьян, которые натираются многоножками, выделяющими защитные химические вещества класса бензохинонов, чтобы защититься от комаров.

В марте цена упала до ста двадцати долларов. Потом до ста десяти. Потом до ста пяти. Всюду писали, что Tesla в долгах, что акции переоценены и надо от них избавляться. Варвара неделю ходила бледная и растерянная и, в конце концов, днем в пятницу решила продать, пока ее счет не ушел в окончательный минус. Надо было закрывать кредит. Она нажала на красную кнопку в приложении и ввела код подтверждения. Руки дрожали.

В этот момент на пороге учительской появился растрепанный Зебров:

— Варвара Владимирна, я к вам! — он всучил ей что-то круглое в фольге. — Вот. Это пирог. От мамы.

— Чего тебе?.. — пробурчала она, уставившись в экран телефона.

Счет показывал — двести пятнадцать тысяч. Сумма подсвечивалась зеленым цветом, что означало — небольшой плюс. Если бы не проценты по кредиту, которые придется отдавать из своих накоплений.

— Варвара Владимирна, я заниматься хочу. Чтоб в десятый перейти, — оттарабанил Зебров.

— Что за медведь сдох? — Варвара оторвалась от экрана и припечатала горемычного ученика тяжелым взглядом.

— У меня это… отец вернулся. Я думал, что к нему поеду, работать на лесопилку. А они с мамой помирились, и он в город вернулся. Говорит: «Учись».

— Два месяца до экзамена, Леша. Не успеем. На второй год, скорее всего, останешься. Да садись уже.

— Ну хоть попробуем? — жалобно протянул он. — Не получится — так останусь.

— Ну ладно. С чем пирог-то?

— С вишней.

Варвара поставила чайник и посмотрела в окно: в ветвях березы слонялось легкое мартовское солнце, серые горы снега, наконец, дрогнули перед теплом и расплылись в улыбках коричневых ручьев.

— Точно будешь заниматься? — переспросила она.

— Да буду-буду, — прорычал Зебров набитым пирогом ртом.

В мае акции стоили уже по двести долларов за штуку, а через год выросли еще в два раза. Но она так и не рискнула их купить снова и пропустила весь рост. В конце концов удалила приложение.

Зебров пересдал неудачно и остался на второй год.

Варвара так и не поехала отдыхать, не увидела, как цветут олеандры и море тянет свою взволованную соленую песню. Но перед праздниками переклеила обои и вытолкала из дома старый диван с пятнами.

И там у мусорных баков на углу дома, где закончил жизнь горемычный диван, Варвара посмотрела на привычные московские звезды и почувствовала, как дрожит над ней теплая ночь, через которую от станции к станции едут заряженные машины, летят гигантские ракеты и приближается к огненному Марсу Илон Маск. Что он говорит? Плохо слышно через вселенную. Кажется, что-то на русском с ужасным акцентом. Может быть, зовет с собой — колонизировать планеты. Или, перекрикивая время, предупреждает, что приближается идеальный шторм — лопнут долговые пузыри и посыпятся мировые рынки… А может быть, спрашивает: сколько стоят ландыши у Бедной Лизы?

Он просыпался в девять, когда похолодевшее к осени солнце укладывалось на пустую сторону кровати. Ставил чайник на кухне, напоминавшей однопалубный корабль в игре в морской бой. Раньше бывало, они с Дятловым щелкали карандашными выстрелами в ожидании вызовов. Чайник с опаленным дном, крупинками накипи, дрейфовавшими внутри, и расплавленной крышкой доживал свой век. Норкин никак не мог заставить себя выгнать калеку из квартиры из-за ощущения какого-то с ним родства по дожитию. Хотя жизни после пятидесяти четырех оставалось не так уж и мало, Норкин уже со скукой глядел на ее остаток, как на куцый старособачий хвост, который, как ему представлялось, уныло волочился по холодной земле и совсем уже редко подскакивал от восторга.