Антуан идет в детскую к своим новым товарищам. Те сразу подбегают к нему.

— Тебя где украли?

Честно и прямо, без всякого удивления Антуан отвечает:

— Возле Галереи Лафайет.

— Мы здесь все краденые.

При слове «краденые» Антуан чуть не рассердился, но потом уловил, что для ребят оно означает то же, что «благородство» для благородных особ или «коллега» для членов Академии.

— А меня вот украли в Лондоне, — говорит Фред. — Ну и туманище был в тот день.

— Меня тоже в Лондоне, — сообщает другой мальчуган, — мы ведь с тобой братья.

Антуан замечает, что они близнецы и у них легкий английский акцент.

— А меня прямо из кровати, — рассказывает самый старший.

— Ну же, не бездельничайте, — журит их Деспозория, входя в комнату. — Порезвитесь еще немного, а потом спать.

— Хорошо, мам, — отвечают три голоска, с явно фальшивой интонацией.

Дети принимаются бесцельно бегать возле Деспозории, так что Антуан не успел узнать, как их украли.

Спать его укладывают полковник с женой — в тот вечер они хотят сделать это сами, не поручая Антуана няне. Бигуа достает из кармана сантиметровую ленту, сосредоточенно снимает с него мерки и диктует их Деспозории.

Бережно, но с тревогой, полковник ощупывает мальчика, проверяя, нет ли у того грыжи, ушибов или чего-то подобного. Аккуратно отворачивает ему веко и, изучив красную сеточку сосудов, убеждается, что Антуан здоров. Почти неуловимо кивает жене, давая понять, что мальчик в полном порядке. Антуану непривычно видеть эти два незнакомых лица, склонившиеся над ним, уже сонным; полковник берет его за руку, Деспозория нежно целует и говорит что-то прекрасное на странном нездешнем языке.

Полковник выходит, следом жена, она любопытствует о чем-то, но Бигуа не хочет отвечать и говорит из-под плотного занавеса таинственности:

— О нет, друг мой, не сегодня. Мне нужно побыть одному.

Потом добавляет:

— Не обижайся. — И целует жену в лоб, как старшую дочь.

Деспозория тихо уходит, плавная и неспешная, и лицо ее так светло.

Полковник идет в отдельную комнату. Ему нужен простор, чтобы вытянуть свои длинные ноги и руки, и нужен простор для мыслей, которым не сидится на месте.

Устроившись в кресле, он размышляет.

«О ребенке совсем не заботились, он был брошенным в этой жарко натопленной квартире, царстве зеркал...»

Антуану кажется, что между ним и этими двумя лицами, внезапно возникшими в его жизни, — длинный тоннель. Вдыхая свежие простыни, мальчик засыпает, однако его душе не до сна. Она присела на краешек кровати. И через час будит его, ведь ей страшно сидеть вот так одной. Правда, Антуан не понимает, кто потревожил его сон и где он находится. Он пытается нащупать руками знакомую стену, почувствовать пальцами выпуклый рисунок на обоях — и чуть не падает с кровати в пустоту. Тихим голоском душа спрашивает:

— Почему ты согласился идти с этим незнакомцем? Что ты делаешь тут, среди людей, которых еще сегодня утром не было в твоей жизни? Правильно ли ты поступил, Антуан Шарнеле?

В комнату входит мама. Она смотрит на Антуана, как никогда не смотрела раньше, пристально и горячо — таким взглядом вцепляются в пострадавшего, чьи раны еще кровоточат. Мама садится на кровать, и на ее лице изумление. Она молчит, словно разучилась говорить. Глаза у нее бездонно-голубые, таких глаз не бывает у живых людей, разве что у чистейших существ загробного мира. В маминых мягких чертах — серьезность, она будто бы смотрит на сына, но веки опущены. Это его новая мама, вылепленная умелыми и заботливыми руками, — она само материнство. На ней чудесное, свободное серое платье, и между складок иногда прокатывается отблеск падающей звезды.

Сомкнув ладони, мама опускает руки на колени, как в комнате больного, когда больше нечего друг другу сказать и нужно только просто сидеть у постели.

Мама ничуть не удивлена, видя Антуана в этом незнакомом доме. Она вглядывается в его лицо, смотрит на руки, на нежные щеки, пижаму, на шнурки его ботинок, и этот ее взгляд сильнее слов и глубже любых разъяснений. В тон волшебному лучистому платью — шляпка с темной вуалью, спадающей до плеч. Вот мама встает, берет корзинку, которой до тех пор Антуан не замечал, и начинает доставать оттуда разные предметы, обернутые сиянием — бесполезные, кажется, вещицы, — и принимается играть с ними. Мама целиком поглощена игрой и серьезна, сосредоточенно хмурит брови, словно занята делом, которым зарабатывает себе на хлеб. А потом поворачивается к Антуану, и на ее щеках недвижно блестят шесть слезинок, чистых-чистых. Зачем все это? Зачем мама здесь — мама, к которой его влечет все сильнее и чья притягательность каждый миг, незаметно для него самого, раскрывается по-новому, словно в быстром беге воды через звонкое русло лесной речки?

Антуан не осмеливается произнести ни слова. Фразы рвутся из его сердца, но застревают в горле и оседают.

Мама исчезает.

На Антуана глядит только ночь, ночь над сквером Лаборд и теснота комнаты. В распахнутом окне звезды. Сердце колотится в груди, мальчику хочется вскочить с кровати и одеться, спешить к маме, спросить, действительно ли он так важен для нее, как это сейчас показалось.

Проходят секунды, Антуан представляет себе, как мама и Роза ждут его дома. Мама смотрит в окно, оглядывая улицу, няня плачет, и каждое такси, что проезжает мимо, они провожают долгим взглядом — пока вдалеке не растворяются его номер и свет фар.