Кинуй нашёлся тут же: весь перевязанный, но вполне себе живой и даже бодрый. Командующий «регои-макаками» молоденький летинату, выпустившийся из Обители Сынов Достойных Отцов полгода назад, был не менее бодр, чем бывалый воин, и, в отличие от него, даже практически не ранен.

А вот Ипаль Шитферу оказался очень плох: очередь из автомата соплеменника превратила его живот в кровавое месиво. Бывший подлейтенант смотрел вверх мутными, невидящими глазами. По левой щеке, обращённой ко мне, катились не то капельки пота, не то слезинки. Помочь молодому палеовийцу я ничем не мог: ни вохейская, ни тем более папуасская медицина подобные ранения не лечили.

Пожилой ополченец-вохеец, ухаживающий за раненными, заметив, направление моего взгляда, сказал: «Не жилец. Ему сонного отвара дали, чтобы не мучался. Но всё равно видно, что больно». В голове ничего, кроме досады: жаль, конечно, молодого тюленелова, но это относится скорее к преждевременной порче полезного инструмента, а не к живому человеку.

Пленные палеовийцы сидели на корточках рядом с трупами своих менее удачливых товарищей под надзором десятка «макак». Особого интереса они не представляли, куда более занимали меня подробности столь неожиданной победы. Кинуй и летинату Ванугоку поспешили удовлетворить любопытство Сонаваралинги-таки.

Ожидая чужеземцев, командиры договорились, в нарушение всех распоряжений и наставлений, что огнестрел регуляры Ванугоку передадут ополченцам – что вполне обоснованно, учитывая намного лучшее с ним знакомство мастеровых с оружейных мануфактур в сравнении с прослужившими всего несколько месяцев солдатами. В общем, когда тюленеловы несколько неожиданно ворвались в селение, встретил их довольно меткий ружейный огонь. Ну а после пары залпов дело перешло в рукопашную, рассыпавшуюся на кучу мелких стычек. Здесь уже в основном пришлось поработать солдатам – орудовать копьями, кинжалами и боевыми топорами большинство папуасов училось в Мужских домах или у опытных родственников. Впрочем, ополченцы от них не отставали.

В ближнем бою превосходство туземцев в численности в итоге перевесило наличие огнестрела у палеовийцев: тюленеловы успевали сделать всего пару-тройку выстрелов, а потом их рубили скопом в морскую капусту. В этом кровавом веселье отличился Ипаль. Собрав под руку пару десятков ополченцев и армейцев, он принялся методично выбивать мелкие группы врагов – бойцы топорами и копьями прикончили первую кучку одетых в серо-зелёную форму чужаков, а затем экс-подлейтенант из трофейных автоматов стал выкашивать следующих одиночных противников и мелкие группы, пока тех отвлекала группа поддержки с холодным оружием.

Оставалось только гадать, почему палеовийцы действовали столь идиотским образом, в нарушение собственного армейского устава и элементарного здравого смысла впёршись в деревню: им достаточно было просто чуть задержаться, не доходя до окраины селения, выслать разведку, которая быстро установила бы наличие противника, а уже потом с расстояния в три-четыре «перестрела» методично выкашивать птенцов (на орлов ребятишки не тянут пока) Ванугоку и подопечных Кинуя. При подобной тактике наши потери возросли бы в несколько раз, а у тюленеловов упали до нуля. Увы, спросить пленных пока не представляется возможным: единственный знающий язык Северного архипелага без сознания при смерти, а среди двадцати захваченных солдат-колониалов не обнаружилось ни одного понимающего вохейский.

В общем, благодаря неосторожности нападавших, победа осталась за защитниками Вабу-Тону. Размен одного вооружённого скорострельным нарезным оружием на двух с «холодняком» или мушкетом совсем недурной результат. Ипаль, кстати, по словам сопровождавших палеовийца папуасов, словил очередь в живот уже на излёте боя, от какого-то испуганного недомерка, который после выстрела бросил автомат и поднял руки. Того, мстя за импровизированного командира, бойцы, разумеется, прибили тут же на месте.

Возле местного Мужского дома толпа немалая: оставленные в селении «регои-макаки», добрая половина ополченцев из Сто второго цаба, местные – не то не убежавшие при известии о злобных пришельцах, не то успевшие вернуться, прознав каким-то образом об исчезновении опасности. Как-то само собой мой визит перерастает в санкционированный задним числом митинг с Сонаваралингой-таки в роли главного ведущего.

«Славные сыны Пеу-Даринги!» - начинаю громко выкрикивать свою речь, тут же понимая, что среди слушателей не один десяток принадлежит отнюдь не к коренному населению острова. Но никаких звучных и более-менее коротких обозначений для тузтских наёмников и тенхорабитов самых разных национальностей на ум не приходит, потому продолжаю, как ни в чём ни бывало: «Ваша храбрость и твёрдость духа одолели ужасное оружие чужеземцев! Духи Предков взимают на вас с Той Стороны с гордостью и одобрением! Мы одержали славную победу, достойную великих мужей прежних времён!»

Разоряюсь ещё минут десять, постепенно от праздника победы переходя к суровым будням и необходимости добить проклятых тюленеловов, утопить их в море, а также к тому, что нечего расслабляться до окончательного разгрома и изгнания врага с нашей земли. Публика правильно поняла посыл: Кинуй с Ванугоку отдали несколько коротких распоряжений, и десятники-отделенные и полусотники-взводные принялись командовать. Вскоре на центральной площади Вабу-Тону остались только часовые, сторожащие пленных, да раненные и медперсонал.