Подъехав к дому Шан Сижуя, Чэн Фэнтай дважды посигналил, и Шан Сижуй тут же выпрыгнул из ворот и ворвался в машину:

– Едем! Труппа «Юньси»!

Чэн Фэнтай и не подумал тронуться с места, а хмуро улыбнулся:

– Давай-давай, садись рядом со мной. Бросил меня за руль, заставил вести машину, а сам уж и превратился в барина!

Вытянув шею, Шан Сижуй вгляделся в его лицо:

– О! Это второй господин! И в самом деле виноват, не заметил тебя. А где Лао Гэ?

Чэн Фэнтай в раздражении закатил глаза: ну что за человек! Все мысли только об опере, а его даже и не замечает. Не говоря ни слова, Чэн Фэнтай ухватил Шан Сижуя за воротник и силой усадил рядом с собой. Хорошо еще, что тело у Шан Сижуя гибкое и податливое, с громким криком он свалился на сиденье, а усевшись, собрался было уже ругаться. Чэн Фэнтай приказал:

– Не шуми! Сиди смирно!

Увидев, что Чэн Фэнтай и правда недоволен, Шан Сижуй тотчас же присмирел и уселся прямо, он хорошо понимал, когда стоило помолчать.

От хутуна Наньлогу [30] до труппы «Юньси» всего десять минут, однако Чэн Фэнтай давно не сидел за рулем, растерял все навыки да и дорогу уже подзабыл. По пути он объехал пару лишних улиц, и Шан Сижуй начал уже подозревать, что тот намеренно тянет время, чтобы позлить его. Шан Сижуй начал сердиться, то и дело он закатывал рукав и глядел на свои швейцарские часы, громко причитая и ахая. Чем сильнее он волновался, тем медленнее ехал Чэн Фэнтай, и под конец Шан Сижуй уже прямо-таки извивался на сиденье, словно ему приспичило помочиться. Когда они подъехали к воротам театра, машина не успела еще остановиться, как Шан Сижуй уже выскочил из салона и пропал, словно помчался в объятия возлюбленной. Чэн Фэнтай взглянул на опустевшую дорогу и невольно выругался:

– Твою мать…

Оставалось загадкой, что происходило между Шан Сижуем и Сяо Чжоуцзы после их первой встречи, но сейчас они необычайно сблизились. Пробравшись извилистыми путями за сцену, Чэн Фэнтай нашел Шан Сижуя в темной, захламленной комнатушке, тот своими руками наносил Сяо Чжоуцзы грим. На Сяо Чжоузцы было белое монашеское платье. С гримом его лицо выглядело особенно прекрасно: вытянутое, с алыми губами и блестящими глазами. Взгляд юноши выражал скорбь и беспокойство, казалось, стоит только подуть ветерку, и он тут же рассыплется. Пышущий энергией и воодушевлением Шан Сижуй лишь усиливал это ощущение.

Сидевший скованно Сяо Чжоуцзы жалобно взглянул на Шан Сижуя:

– Шан-лаобань, вы расскажите мне, как сыграть… Правда… Расскажите мне…

Шан Сижуй, взяв его за подбородок, сдержал дрожь во всем теле Сяо Чжоуцзы и принялся растушевывать румяна на его лице, отчего Сяо Чжоуцзы зарделся розовым, словно цветы персика:

– Твое дело – просто петь. Пой как ты привык. Ты ведь не стал еще звездой! Никто тебя и не знает, так что не бойся сыграть плохо. Дай мне посмотреть на твою игру.

Сяо Чжоуцзы ответил:

– У меня нет своей игры. Я все беру у наставника.

Рука Шан Сижуя замерла, и он сказал:

– У тебя есть свой стиль игры. Ты талантлив, я не могу ошибаться. Не смотри на своего наставника, его навыки игры уже не в моде, он не достоин тебя учить. Играй свободно! Помнишь, что ты говорил мне той ночью?

Хоть они и говорили тихо, людей за сценой было совсем немного, в полдень не многие ходят на спектакли. И все же Шан Сижую не следовало обсуждать недостатки других под их же крышей. Время от времени он безрассудно следовал своему сердцу, распоясавшись вконец: что думал, то и говорил, не обращая внимания на запутанные отношения в артистических кругах.

Сяо Чжоуцзы хотел было что-то сказать, глаза его наполнились слезами, но Шан Сижуй прервал его:

– Эй! Не разговоривай! Еще немного – и ты разревешься, а как идти на сцену с размазанным гримом?

Тут послышался скрипучий грубый рев:

– Сяо Чжоуцзы! Сяо Чжоуцзы! Ах ты мелкий сукин сын! Эй ты! Мигом катись на сцену!

От этого рева Сяо Чжоуцзы тут же пришел в смятение и крепко ухватил Шан Сижуя за руку, в ответ тот обхватил его за плечи и с силой встряхнул:

– Запомни: в зале одни пустоголовые! Даже не смотри на них. А захочешь посмотреть, взгляни на меня, я буду сидеть справа!

Снова послышались ругательства. Сяо Чжоуцзы закивал и сломя голову поспешил на сцену, а Шан Сижуй окликнул его:

– Метелка! [31] Метелку забыл! – Сяо Чжоуцзы в два шага ринулся назад и взял из рук Шан Сижуя метелку, но тот не сразу ее отпустил, а пристально глядел на мальчишку с легкой улыбкой. Какое-то время они смотрели друг на друга, обмениваясь чем-то сокровенным, словно Шан Сижуй передавал Сяо Чжоуцзы тайные знания, для других непостижимые. Под взглядом Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы странным образом успокоился, руки его перестали дрожать, а глаза мало-помалу заблестели:

– Шан-лаобань, вы смотрите на меня.

Шан Сижуй выпустил из рук метелку и ответил с улыбкой:

– Ай, буду смотреть.

Сяо Чжоуцзы пошел на сцену, а Шан Сижуй обернулся, Чэн Фэнтай стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди и гаденько ухмыляясь:

– Хм-хм… Шан-лаобань, а этот благородный юноша и в самом деле исключительной красоты!

Шан Сижуй ухватил его за руку и потащил за собой:

– Ну что ты опять говоришь! Идем скорее смотреть!

Благородный юноша Чжоу исполнял отрывок «Спуститься с гор» [32] из «Тоски по мирской суете» [33] . В этой сцене юная монахиня выпархивает из монастырской клетки и, спустившись с гор, врывается в совершенно новую жизнь. Она пересекает горы и переходит реки вброд, и от актера в этом отрывке требовалось и петь, и танцевать, а еще отточить жестикуляцию. Чэн Фэнтай раз пять видел, как Шан Сижуй играл этот отрывок, и по меньшей мере восемь слышал, как тот критикует других актеров в этой роли. Он не знал, то ли требования Шан Сижуя были столь высоки, что он придирался к каждому пустяку, или же опера куньцюй и в самом деле находилась в упадке, но, казалось, никто не мог удовлетворить вкусу Шан Сижуя, кроме него самого.