– Этого не будет, – самодовольно проговорил Шан Сижуй, – я попрошу Шицзю выступить от моего имени и договориться с труппой «Юньси», чтобы они одолжили мне Сяо Чжоуцзы для двух спектаклей. Кто знает, может, тут-то его и заметят? А если и нет, он хотя бы насытится выступлением на публике, тоже хорошо. – Шан Сижуй похлопал Сяо Чжоуцзы по плечу. – Но я обучу его так, что он непременно прославится!

Хотя Шан Сижуй и стоял твердо на том, что не станет брать Сяо Чжоуцзы в ученики, втайне он делал для него все, что полагается настоящему учителю. Сяо Чжоу был столь тронут, что собрался вновь пасть на колени и отбивать земные поклоны. Шан Сижуй остановил его и вдруг задал вопрос:

– Эй! Когда ты впредь будешь выходить на сцену, то под каким псевдонимом? Не можешь же ты зваться Сяо Чжоуцзы.

Сяо Чжоу поразмыслил и так и эдак:

– Я знаю только, что моя фамилия Чжоу.

Чэн Фэнтай решил подшутить:

– Пусть тогда Шан-лаобань подберет ему имя! С вашей процветающей ци оно непременно прославится.

Шан Сижуй и в самом деле призадумался. Сяо Чжоуцзы смотрел на него огромными, полными ожидания глазами, как будто получить имя – это что-то невероятное, словно имя это тут же его прославит. Чэн Фэнтай тоже с нетерпением ждал позора или Шан Сижуя, или Сяо Чжоуцзы, способ, каким Шан Сижуй дает имена, он прекрасно знал: какое там прославиться, разве только что в борделе.

Кто же знал, что на сей раз Шан Сижуй подойдет к делу со всей серьезностью и проявит истинный талант в выборе имени:

– У актера должно быть цветочное имя, в особенности у того, что выступает в амплуа сяодань. Пусть будет Чжоу Сянъюнь [37] !

Чэн Фэнтай тут же взял бумагу, написал два иероглифа имени и протянул Шан Сижую на проверку:

– Пишется вот так?

Шан Сижуй ответил:

– Верно! С чертами «злак» и «трава» [38] , это оно. – А затем с довольным видом протянул бумажку Сяо Чжоуцзы: – Посмотри-ка! Это твое имя, а то вдруг потом и не признаешь его.

Сяо Чжоуцзы с любовью все смотрел и смотрел на три иероглифа, не в силах наглядеться, а затем свернул бумажку и спрятал за пазуху, со слезами на глазах поклонившись Шан Сижую и Чэн Фэнтаю:

– Шан-лаобань, однажды Сяо Чжоуцзы непременно отплатит вам за вашу милость!

Шан Сижуй глубоко задумался, и Чэн Фэнтаю показалось, что сейчас тот и в самом деле выдвинет какое-нибудь условие, он вовсе не ожидал от него следующих слов:

– Тогда не собирай больше для меня кислые фрукты, те острые утиные шеи, что ты принес в прошлый раз, были хороши, впредь их и приноси.

Сяо Чжоуцзы поспешно согласился. Чэн Фэнтай снова не смог удержаться от смеха. Когда Сяо Лай провожала Сяо Чжоуцзы к воротам, Чэн Фэнтай сказал:

– Ха! Шан-лаобань, он же мальчик на побегушках, где уж ему взять деньги, чтобы с почтением преподнести вам утиные шеи…

Едва он договорил, как увидел, что Сяо Лай сует Сяо Чжоуцзы несколько монет, тот сперва отказывался, но она настояла; рассыпаясь в благодарностях, он все же их принял, да еще как будто отер слезы украдкой.

Чэн Фэнтай и Шан Сижуй провожали мальчика взглядом. Чэн Фэнтай спросил:

– Шан-лаобань, он и в самом деле сможет стать актером?

Шан Сижуй покачал головой:

– Не знаю, – и, направившись в дом, вздохнул: – Недостаточно просто петь оперные арии, чтобы стать актером.

Этой осенью «грушевый сад» Бэйпина переживал настоящий расцвет. Цзэн Хунъюй, Сюэ Лянь, Ван Сяопин, Ли Тяньяо и прочие именитые актеры один за другим съезжались в Бэйпин, чтобы дать представления и повидать друзей. Как гуси, пролетая по небу, оставляют после себя крик, так и их визиты не остались незамеченными. В те дни на мосту Тяньцяо представления шли одно за другим, и жителей всего Бэйпина охватило крайнее возбуждение. Образованные люди в спешке писали рецензии и биографии, а влиятельные и знатные – приглашали звезд театра к себе на банкеты, да и простой народ поддерживал их что было мочи. По всему Бэйпину днями напролет били барабаны, а улицы города украсили яркие краски театрального грима. Даже давно отошедшие от дел Хоу Юйкуй и Юань Сяоди поддались всеобщей страсти и согласились исполнить несколько своих коронных номеров на радость заядлым театралам, у которых наступил настоящий праздник.

В ту пору Шан Сижуй оказался не только самым занятым человеком во всем Бэйпине, но и по популярности он был на голову выше других. Нрав он имел мягкий, нос не задирал, так что легко сошелся со многими знаменитыми актерами. В обществе «грушевого сада» непрерывной чередой следовали друг за другом банкеты, и все гости непременно указывали на Шан-лаобаня, настаивая на его присутствии. Хотя Шан Сижуй и находился уже на пределе, отказать он не мог. Друзья приехали издалека и всячески его зазывали, не прийти на встречу значило выказать неуважение. Но, стоило ему сесть за стол, как при виде лакомств он тут же забывал свое недовольство, только и знал, что есть, совершенно не заботясь о разговорах с людьми. Всякий друг, прибывший в Бэйпин, договаривался сыграть с ним вместе, а Шан Сижуй, человек невысокомерный, не отказывал, с радостью выступал на вторых ролях. Не покладая рук он наносил грим, заучивал либретто и совсем позабыл о своей труппе. Однако, когда выступить вместе его приглашал актер, которого он совершенно не уважал и чье имя казалось ему пустым звуком, он прибегал к самым нелепым отговоркам, чтобы отказать, чем ставил того человека в затруднительное положение; себя же он считал правым, и подобное поведение стало темой для бесчисленных пересудов. В те дни Шан Сижуй ходил с одного банкета на другой, завязывал новые знакомства, выступал с выдающимися артистами – в общем, занят был так, что, казалось, имя его проносилось по всему Бэйпину ветром и дождем.

Мало-помалу люди начали замечать нечто странное: несмотря на то что знаменитые актеры сменяли друг друга на сценах, заголовки местных газет всегда начинались с имени Шан Сижуя, да еще и подчеркивалось оно особо: в собрании каких благородных людей Шан-лаобань пел, с кем Шан-лаобань сошелся лучше всего, с кем Шан-лаобань исполнил шедевр на века. Те, кто не знал истинного положения вещей, могли подумать, что все эти звезды прибыли в Бэйпин издалека лишь для того, чтобы поддержать Шан Сижуя!