Папа сидит за столом с планшетом в руках. Он как на пенсию вышел, любит много читать. Только еще года три-четыре назад в руках была чаще газета или бумажная книга.

Отец улыбается, кивает мне, но, как обычно, возвращается к своему чтению. Мама ставит на стол сырники, которые испекла к моему приезду, и варенье, я мою руки и, сняв с плиты уже свистящий чайник, разливаю кипяток в кружки.

— Как вы, мам? — спрашиваю, пока мама достает вилки и салфетки.

— Да как обычно, дочь, — пожимает она плечами. — Вчера кто-то залез в мой палисадник и две розы сломал, представляешь? Так бы до самых морозов стояли.

— Бессовестные, — поддерживает ее отец.

— Может, собака соседская? — предполагаю, обхватив холодными пальцами чашку.

— Да кто его знает, — отмахивается мама.

Она снимает фартух, мы садимся пить чай, и я решаюсь.

— Мам, пап, я хотела поговорить, — начинаю осторожно, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть.

— Конечно, — говорит мама, придвигая к себе ближе чашку.

Я делаю вдох, пытаясь найти слова. В горле саднит неприятная горечь.

— У меня... сложности с Романом, — произношу, чуть откашлявшись. — Всё как-то рушится. Он давит на меня, хочет, чтобы я бросила работу. А я просто.... не могу так больше.

Мама нахмуривается и поджимает губы, ее взгляд становится укоризненным, а в кухне как-будто становится ощутимо прохладнее.

— Лиль, ну ты же понимаешь, у тебя такая семья, такой муж. Он занимает хорошую должность, вас все уважают. Разве это не счастье?

— Мама, я не чувствую себя счастливой, — слова вырываются почти шёпотом, но в них вся моя боль, что саднит за грудиной.

Конечно, я не буду им рассказывать о своем отвращении к мужу в постели, о том, как он совсем не считается с тем, хочу ли я близости или нет.

— Ты просто слишком много думаешь, — встревает папа, откладывая планшет. — Все эти модные психотерапевты вливают в головы непонятно что. Того и гляди, что все вдруг не в ресурсах и с нарушенными границами. Еще и родителей все винят. Лиля, тебе надо быть терпимее. В жизни всякое бывает.

— Пап, я не о том. Он контролирует всё, что я делаю. Его не устраивают мои подруги, с которыми я общаюсь, — сжимаю пальцы и неосознанно хрущу ими. — Я не могу нормально дышать в этом браке.

Мама качает головой, будто не верит моим словам.

— Лиля, ну что ты такое говоришь? Роман ведь не пьёт, работает, семью обеспечивает. У тебя есть всё, о чём многие только мечтают. А ты... ищешь проблемы там, где их нет.

Я чувствую, как в груди всё сжимается. Их слова ударяют больнее, чем мне казалось возможным.

— Вы не понимаете, — говорю, отодвигая чашку. — Я думала, вы сможете меня понять... поддержать как-то.

— Лиля, мы тебя любим, но ты должна быть мудрой, — продолжает мама. — Семья — это не только любовь. Это работа, компромиссы. Где-то промолчать можно, где-то не зацикливаться.

— Ты, дочь, Роману благодарна должна быть, — качает головой отец. — Ты вспомни лучше, как на тебя смотрели все, когда ты Костика родила. Нам с матерью тогда глаза было деть некуда. Едва школу закончила, ни мужа, ни даже парня… А Роман — уважаемый человек. Он принял чужого ребёнка. Обеспечивал всю жизнь и тебя, и его. Надо уметь быть благодарной, Лиля.

Я встаю из-за стола, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Все почти шестнадцать лет брака с Ромой родители тыкали мне этим. Даже сам Роман ни разу не заикнулся по этому поводу, зато мать и отец не упускали возможности напомнить.

Будто боялись, что Агаев вернёт меня им обратно.

И как же тогда в глаза соседям смотреть? Коллегам?

Мда…..

— Спасибо, — говорю коротко. — Я поняла.

Мама что-то ещё говорит вслед, но я уже ничего не слышу. Забираю с вешалки пальто, проверяю на месте ли в кармане ключи от машины, и ухожу, коротко попрощавшись.

На обратной дороге меня не отпускает тяжесть в груди. Как будто все вокруг рушится, а я остаюсь одна, без опоры, без точки отсчёта. Сын в силу возраста ничего не понимает и не поймёт, даже если попытаюсь объяснить. Он считает Рому отцом и души в нем не чает. Родители, вопреки моим надеждам, остались на том же, что и всегда. Мне кажется, даже расскажи я им о том, что у Ромы любовница, они всё равно будут просить потерпеть и быть мудрой.

Остаётся только Люба. Сестричка моя. Вот кто всегда понимал и всегда поймёт. Но так лишний раз не хочется с нытьём лезть к ней. Она ведь переживает потом ужасно обо мне.

Дорога домой кажется бесконечной. Асфальт тянется перед глазами серой лентой, свет фар мелькает по обочинам, а я всё никак не могу избавиться от ощущения пустоты. Разговор с родителями — провал. Все те слова, которые я так долго собиралась сказать, натолкнулись на стену их непонимания.

Мама с ее упрёками, папа с его тихим неодобрением.