Глава 7

Утром все разошлись. Встречу назначили в хижине старого отшельника, которого все звали Дедом. Никто не знал, сколько лет Афанасию Семеновичу на самом деле. Высокий, худощавый, с длинной седой бородой и неровно обрезанными седыми волосами, он был колоритной личностью.

Я попал к нему полуживым, когда замерзал в лесу после очередного задания в тайге. Тогда мы расследовали дело о лесорубах, искали доказательства контрабандного леса, который сплавляли и вывозили чуть ли не вагонами. Я почти пять месяцев проработал с ними и всё узнал, успел отправить информацию Георгу, который тогда занимался махинациями в крупных размерах.

Но потом за мной пришли. Ночью. Вытащили меня полуголым в тайгу, избили и бросили в реку. Дед нашёл меня, вытащил и выходил. Почти два месяца я провёл в его хижине, пил его чай и ел какие-то корешки. Не то чтобы у него не было нормальной еды, нет. Но как сейчас помню его слова:

— Ты не морщись, жуй. Сила в этих кореньях такая, что мёртвого поднимет, — ворчал он, ставя передо мной железную миску, от которой шёл пар.

И я грыз эти палки, на вкус как горькая полынь, и пил чай, который ничем не отличался от этих корней. Не знаю, был ли толк от этого, но выжил я тогда благодаря Деду.

С тех пор каждый год я отправлялся в отпуск не на моря и пляжи, а сюда. Где дышится так легко и душа возвращается на нулевую отметку. Обнуление, мать ее, происходит. Словно вся твоя жизнь начинается заново. Новый отсчет тикает.

Я тащил, как ломовая лошадь, тушёнку, крупы и обязательно коньяк. Дед был очень чувствителен к коньяку, хоть и гнал свой самогон, от которого с ног сваливало даже бравого мужика. А вот коньяк он любил, как компот, пил, довольно щурясь и покрякивая. Ещё он любил горький шоколад и не закусывал им коньяк, а запивал свой чай. И ведь привозил я ему всякие сорта, даже молочный улун как-то привез. Нет, говорит, помои, сам пей.

Кто-то говорил, что Дед долго сидел, жену свою неверную убил. Кто-то — что семью его всю порешили, а он обидчиков наказал. Я спрашивал Афанасия, что случилось, почему он зажил отшельником. Но Дед молчал как партизан, только бороду свою рукой гладил да в даль задумчиво смотрел. Я мог бы узнать всю подноготную Деда по своим каналам, но не стал. Или не захотел. Должна быть у человека тайна, которую он в себе носит и никому не делится этим куском своей души. Вот Дед и носил, а я не лез. Не моё это — лезть туда, куда не надо или куда не приглашали.

Может быть, поэтому Дед и принимал меня в своей хижине, долгие разговоры вел про Тайгу, про её тайны. Про то, как медведь в том году поздно залёг, как зайцы по весне всю кору подрали. Про снег, который утром под ногами хрустел, а к вечеру кашей стал, что лепить можно. Мед, что собирал летом, вкусный, почти янтарный, красноватый. После него немного першит в горле, но аромат такой ни один мед не даёт, только дягилевый.

Пока про Афанасия вспоминал, сам не заметил, как половину пути отмахал до первой заимки. Еле нашёл охотничий домик, что между елей пристроился, да сугробами засыпало. Низкую дверь откопал и ввалился в дом, где давно не было никого. С лета точно.

Кинул рюкзак на широкую скамью и к печи подошёл, присел на корточки. На полу аккуратно дрова сложены, внутри золу вычистили. Это первое правило гостеприимства в Тайге. Переночевал — убери за собой, припасы пополни, чтобы другому осталось.

Закинул дрова, охотничьим ножом с зазубринами щепы настрогал. Огонь лизнул дерево, немного притих и заплясал на щепе, оставляя чёрные следы. Хорошо, что дымоход снегом не завалило, не хотелось на ночь глядя лезть на крышу и прочищать.

Встал и пошарил на полках: пакет с крупой в стеклянной банке, тушенка, в жестяной коробке чёрный чай. Из рюкзака вынул пачку соли, сахар, щедро сыпанул в пустые банки. Выложил ещё тушёнку, одну достал себе. За печью нашёл глубокую сковороду и плюхнул туда всю банку. Пока мясо грелось, натаскал в большой котел снег.

Завалился на топчан, что сколотили на скорую руку из необструганных досок. Шкура, что лежала на нём, была старая и пахла псиной, но мне плевать, и не в таких условиях приходилось быть.

Вспомнил разговор, что состоялся у меня дома перед отъездом. Зря Георг думает, что никто не знает о его планах. То, что я отправился на поиски дочери Княжина, уже стало известно тем, кто ничего знать не должен. Сам Быстрицкий был у меня в тот вечер в гостях с каким-то шкафоподобным быдлом. Муж Валерии Княжиной был таким, как в социальных сетях. Наглым, высокомерным, модельной внешности. Я таких мужиков терпеть не могу, а вот бабы с ума сходят. Взять хотя бы эту Валерию.

— Ты уж извини, что мы к тебе в гости без приглашения проникли, — усмехается Быстрицкий, а охранник его наиграно кисти рук разминает. — Долго тему мочалить не буду. Знаю, куда идешь. Только вот ничего ты найти не должен, понял? — Что же тут не понять, — скидываю с себя куртку и кладу на диван. — Все сказал? — Нет, не все, — встаёт Быстрицкий с кресла, куда сел до этого. — Найдешь что, позвони мне, я вдвое больше заплачу. Если по-другому будет, там в Тайге и останешься.

Муж Валерии идёт к выходу, амбал за ним. У двери останавливаются, а Быстрицкий поворачивается ко мне.