В конце июня 1821 года я получил от Анны Михайловны скорбное письмо. Она извещала меня, что брат ее, Дмитрий Михайлович, сошел с ума. «Увы! — писала она, — тот, от которого зависела судьба всех нас, сирот, а наипаче моя судьба с Люлею, потерял совершенно рассудок и сделался для нас уже полумертвым… Я некоторым образом привыкла к горестям, — продолжала она, — но это несчастье обратило меня в истукана. Я только и могу у всех спрашивать: что мне теперь делать, бедной сироте?» Затем следовали некоторые подробности. Государь оставил за Димитрием Михайловичем звание дивизионного командира, полное содержание и столовые деньги. Вся семья ехала в Киев, а оттуда собиралась на леченье в Карлсбад.

Леконте писал о том же. Странности генерала, которых и я был свидетелем, еще довольно долго принимались близкими за раздражение от усиленных занятий по службе. На самом деле они были зловещими предвестниками умопомешательства. Теперь это последнее объяснялось непомерным честолюбием генерала и тем внутренним разладом, который оно в нем поселило. Едва ли аракчеевская система военных поселений на самое деле приходилась ему по душе. Но желание во что бы то ни стало отличиться заставило его поступиться своими убеждениями и пренебречь внушениями просвещенного ума и благородного сердца. Отсюда колебания, недовольство собой и окружающими и в заключение катастрофа. Нельзя ли, однако, все это объяснить гораздо проще, а именно наследственным недугом, жертвою которого уже раньше сделался родной брат его? Как бы то ни было, а в Дмитрии Михайловиче Юзефовиче погибла высокодаровитая личность, заслуживающая более подробной и беспристрастной оценки. Я же, по моим личным отношениям к нему, могу только с благодарностью о нем вспоминать. Он недолго страдал и умер, не доехав до Карлсбада.

Еще два-три письма получил я от Анны Михайловны, уже из полтавского имения покойного генерала, Сотниковки. Раза два писали мне и молодой Юзефович с Лаконте, потом замолкли. В настоящую минуту я о них ничего не знаю. Но где бы они ни были, живые или мертвые, они остаются для меня одними из лучших людей, каких я когда-либо знал, и лучшими друзьями, каких я когда-либо имел.

Заря лучшего

Прошел 1821 год. Близился к концу и 1822-й. Мне минуло восемнадцать лет. В положении моем ничто не изменилось. Не было даже намека на возможность перемены когда-нибудь. Между тем ни для кого не заметно зрело событие, которое должно было приблизить меня к цели.

В 1820-х годах в России почти повсеместно учреждались библейские общества. Цель их состояла в распространении книг Священного Писания, преимущественно Евангелия. В это время был переведен на русский язык весь Новый Завет, а из Ветхого — Псалтирь и изданы вместе со славянским текстом.

Учреждение библейских обществ совпало у нас или, вернее, было вызвано политическим событием, которое видело в них полезное орудие для своих специальных целей. Вслед за низвержением Наполеона в Европе, как известно, образовался так называемый Священный Союз из трех государей: прусского, австрийского и русского. Предлогом к нему выставляли стремление упрочить благо народов при твердом намерении этих государей царствовать в духе христианского братства. На самом деле у него была другая, тайная цель.

Созданный Меттернихом союз имел в виду противодействовать идеям, возбуждены французской революцией, т. е. парализировать движение народных масс к свободе, к обузданию феодального произвола, к установлению великого начала, что не народы существуют для правителей, а правители для народов. Это был настоящий заговор против народов. Не пренебрегая никакими средствами, союз призвал к себе на помощь и религию или, вернее, ту часть ее, которая была с руки ему, а именно: проповедь о смирении и повиновении. Обходя идею братского равенства, составляющую главную суть учения Христа, он недобросовестно держался только буквы известных истин, которые, взятые в отдельности, всегда могут быть по произволу искажены. Так поступали обскуранты всех времен. Они пользовались религией как средством для отупления умов, с целью лишать их всякой инициативы и повергать в прах… Вспомним только, как действовали папы и как до сих пор действуют французские клерикалы и ультрамонтаны. А у нас разве еще не свежо воспоминание о временах Руничей и Магницких?

Император Александр I был человек с честными намерениями и возвышенным образом мыслей, но ума неглубокого и шаткой воли. Такого рода люди всегда искренно расположены к добру и готовы его делать, доколе им улыбается счастье. Но возникают на их пути трудности — а это неизбежно, — и они теряются, падают духом, раскаиваются в своих прежних широких и благих замыслах. Роль их требует великих дел, а им отказано в органе, посредством которого те совершаются, — в характере. Люди эти, не выходя из посредственности, пригодны для обыкновенного порядка вещей, но не для ответственного положения, когда являются блюстителями народных судеб и руководителями событий, от которых зависит благо целых обществ.

Известно, какой переворот произошел в императоре Александре Павловиче после первых неудач, встретивших его либеральные поползновения. Даже сердце его охладело к России, лишь только оказалось, что ее грубые нравы, невежество, административные неурядицы не могут быть переработаны так скоро, как бы ему того хотелось по его добрым, но легкомысленным планам. Он отказался от реформ, которые перед тем сам признавал нужными и полезными, — отказался потому, что они требовали систематической твердой политики, не смущающейся ни трудностями, ни первоначальными неудачами. Вступая в Священный Союз, он наивно верил, что достаточно провозгласить великие христианские истины, чтобы люди стали добрыми, возлюбили правду и мир, чтобы между ними установилось согласие, уважение к закону, а чиновники перестали грабить казну и народ. Он, конечно, был честнее Меттерниха, по крайней мере сознательно не делал из религии орудия политических интриг. Однако, по странному самообольщению, видел в ней личную союзницу, которая сеяла в сердцах людей нравственность для того, чтобы ему легче было управлять ими. Вот почему он так благосклонно смотрел на возникавшие у нас библейские общества и даже поощрял их деятельность, под руководством главного учредителя их князя Александра Николаевича Голицына.

Но, оставив в стороне ухищрения, нельзя отрицать, что основная идея библейских обществ была сама по себе симпатична. Стремясь к поднятию нравственного уровня народа, она косвенно вела еще и к распространению среди него грамотности. Отсюда сочувствие и деятельная поддержка, встреченная этими обществами среди просвещенных людей всех классов и положений. В России беспрестанно открывались новые отделы его, именуемые «сотовариществами», центральное управление которых находилось в Петербурге, в руках князя А. Н. Голицына.